В окопах Сталинграда - Виктор Платонович Некрасов

— Ох, Николай, Николай! Почему все мужчины такие глупые? Ужасно глупые, ей-богу. Думаешь, я не поняла, что означало твое «ладно».

— Ну?

— Ладно. Не хотите меня слушать, буду тогда действовать. Пойду завтра в военкомат и подам заявление, чтоб на фронт послали. А не разрешат, плюну на все, сяду на поезд и поеду в свою часть. Там меня всегда примут. Угадала?

Николай дунул Вале в лицо и рассмеялся.

— А что, не примут, скажешь?

— Конечно, примут. Я ж и говорила. — Валя встала. — Пошли, примус разведем. Придет мать, достанется нам.

Они вышли в кухню. Валя сняла с полки примус и налила в него бензину. Николай сел на подоконник, закурил.

— Есть у тебя спички? — спросила Валя.

Николай молча подал коробку. Валя зажгла примус и, сощурившись, смотрела на тихое голубое пламя.

— А в общем, все мы одинаковые, — сказала она, оторвавшись наконец от пламени. — Думаешь, я не бегала в военкомат, не подавала рапорты? А у меня ведь мать. И я ее почти три года не видела. А вот бегала…

Пламя стало гаснуть. Валя накачала примус и поставила на него большой жестяной чайник. Николай, сидя на подоконнике, смотрел на нее, на ее быстрые, ловкие движения, на стройную фигуру с немного широкими плечами, и невольно улыбнулся, вспомнив Яшкино — «фронтовичка, своя в доску».

Валя подошла к окну, вытирая руки полотенцем. На дворе шел дождь, противный, серый, осенний дождь. У самого окна проходила сломанная водосточная труба, и струя воды с шумом била о карниз.

— Да. Странно все это… — сказала Валя.

— Что — это?

— Да все… — Валя пальцем нарисовала что-то на запотевшем окне, потом стерла. — А ведь на фронт-то тебе хочется не только потому, что тебе воевать хочется. Я говорю — не только, понимаешь?

— Нет, не понимаю.

— Тебе в тыл не хочется. Вот в чем вся закавыка.

Николай посмотрел в окно, на мокрые крыши и тротуары, на перебегавшего улицу человека в коротеньком пальто с поднятым воротником.

— Да… — неопределенно сказал он и с силой раздавил остаток цигарки о подоконник. В коридоре хлопнула дверь. Вернулась Анна Пантелеймоновна.

За чаем все молчали. Анна Пантелеймоновна после долгого, утомительного собрания пришла усталая, бледная. Разговор не клеился. Николай, против обыкновения, выпил только один стакан чаю и пошел спать, хотя не было и девяти часов.

Валерьян Сергеевич был на дежурстве. Не зажигая света, Николай лег на диван и натянул на себя шинель. В углу, в ящике из-под консервированного молока, на остатках старого стеганого одеяла, копошились родившиеся сегодня утром котята, и старая серая Грильда о чем-то тихо и ласково с ними разговаривала.

Николай лежал на спине, глядел в черный потолок и думал о том, почему так глупо устроен мир, почему человек, имеющий возможность спать под железной крышей после трех лет бездомной солдатской жизни, не только не радуется этому, а, наоборот, хочет вернуться туда, где, как о чем-то несбыточном, мечтаешь о сне, а спать нельзя.

И может быть, только сейчас, лежа на этом продавленном диване и глядя в потолок, он впервые понял и ощутил то, о чем говорила сегодня Валя. Да, он отвык от мирной жизни. Он привык к фронту, привык к людям, к своим обязанностям, своему положению. Фронт стал его домом. Больше домом, чем эта комната с четырьмя стенами, потолком, пролежанным диваном. Там, на фронте, он был своим, там он знал, что делать, — здесь, даже здесь, где к нему все так хорошо относятся, — нет.

Кому нужны теперь его умение бесшумно подползти к немецкому часовому и снять его с поста, мастерить из набитых соломой плащ-палаток плотики, вывертывать взрыватели из вражеских мин, ходить по сорок — пятьдесят километров, не натирая ног, умение сплотить различных, не похожих друг на друга людей в маленькую дружную семью разведчиков, веселых, озорных, часто, может быть, и грубых, но всегда готовых так же весело и бодро выполнить любую, самую сложную задачу. Кому теперь все это нужно?

Ну, хорошо, завтра или послезавтра он сдаст свое офицерское удостоверение с фотокарточкой, где он еще с усами и с бачками, потом пойдет в милицию, получит паспорт, а потом… Что же потом?

Старая Грильда вылезла из своего ящика, подошла к Николаю и тихо мяукнула. Николай понял. Встал, налил в блюдечко молока, купленного сегодня специально для нее, как для кормящей матери. Сел рядом на корточки.

Как-то в Сталинграде к ним в блиндаж бог весть откуда забрела кошка. Худющая, кожа да кости. Бойцы весь вечер провозились с ней. Накормили, сделали ей возле печки гнездышко из старых телогреек, прикрыли суконной портянкой. Прожила она на передовой что-то около месяца. Поправилась, похорошела, бегала, задравши хвост, по окопам, когда было затишье. Потом ее ранило осколком. За ней ухаживали, но через три дня она околела. Бойцы выкопали ямку и похоронили ее.

Милое, уютное, домашнее. Как его не хватало на фронте. Как часто о нем говорили, вспоминали, сидя на корточках вокруг раскаленной печурки, в тесной, накуренной землянке. Как радовались сталинградцы, услыхав в одно ясное февральское утро крик петуха. Его везли на подводе, он хлопал крыльями и кукарекал — красивый, черный, возвращавшийся из эвакуации петух.

Милое, уютное, домашнее…

С сегодняшнего дня Николай тоже мирный человек. Скоро он получит паспорт. И будет здесь жить и где-то работать, а по вечерам сидеть за столом, пить чай, разговаривать. И придет Валерьян Сергеевич со своим вонючим табаком и начнет о чем-то спорить с Валей. А Валя будет что-то доказывать, а Валерьян Сергеевич — опровергать. А Муня — сидеть на том вот конце стола, с измазанным краской носом, и молча помешивать ложечкой свой чай. А потом встанет, посмотрит на свою Бэллочку и скажет: «Ну что ж, нам пора…»

И так будет каждый день. Каждый день…

В коридоре послышался веселый Яшкин голос. Николай слышал, как Яшка о чем-то оживленно говорил со «старухой» Ковровой, потом прошел к Острогорским, вернулся, постучал к нему в комнату и сказал: «Алло, старик, ты спишь?» — и еще два или три раза повторил эту фразу. Но Николай, закрыв зачем-то в темноте глаза, сделал вид, что спит, и даже немного всхрапнул. Вскоре он на самом деле заснул.

15

Так началась новая полоса в жизни Николая.

Началось с беготни по учреждениям. В военкомате надо было стать на учет и взять справку на предмет получения пенсионной книжки, в милиции —