Ученик пекаря - Джулия Джонс

В тени кружили стрекозы. Дул теплый ветер — слишком теплый, чтобы высушить пот на коже. Ноги Таула ослабли — не из-за драки, а потому, что заговоривший с ним незнакомец оказался вальдисским рыцарем.

— Воротись со мной в деревню, — предложил Тирен, — и я куплю тебе другую баранью ногу — эта слишком грязна, чтобы ее жарить.

Таулу, не совсем еще пришедшему в себя, гордость не позволила принять это предложение.

— Ничего. Сара и эту отмоет.

— Кто это — Сара?

— Моя сестра.

— Я думаю, она не рассердится, если подождет еще немножко. Пойдем выпьем, и я расскажу тебе про Вальдис.

Таул прерывисто вздохнул — он еще не остыл после драки.

— Зачем вам попусту терять со мной время, сударь? Я все равно не смогу пойти с вами в Вальдис. — Вот он и сделал это. Был ли у него выбор? Не может же он бросить сестер на произвол судьбы.

Тирена позабавил его ответ.

— Уж не хочешь ли ты сказать, мальчик, что отказываешься от бесплатного обучения в Вальдисе?

Бесплатное обучение. Таул не верил своим ушам. Дьяк говорил ему, что это обучение стоит целое состояние. Это делало отказ еще более тяжким.

— У меня есть обязательства, которые я не могу нарушить, сударь.

— Какие там обязательства? Ты что, служишь в подмастерьях у пекаря или нанялся в работники до зимы? Что, скажи на милость, может помешать тебе отправиться со мной в Вальдис?

Кровь капала у Таула с подбородка — кто-то успел нанести ему удачный удар. Как легко было бы уйти с Тиреном, не возвращаясь домой! Но он не мог: слишком ясно понимал, что хорошо, а что плохо.

— У меня на руках две сестренки и малый ребенок. Мать умерла три года назад, и без меня они не проживут.

— Вот как. — Тирен почесал свою шелковистую бородку. — А что же отец? Он тоже умер?

— Нет — но мы не часто видим его. Он только и знает, что пьянствует в Ланхольте.

— Твое решение делает тебе честь. Жаль, однако, что ты не свободен. Нам нужны в Вальдисе такие, как ты. — Тирен оскалил зубы в улыбке. — Да и дерешься ты точно демон. Ну что ж. Быть может, когда твои сестры подрастут....

— Саре двенадцать, а малышу только три.

— Хм-м. Но все равно обдумай мое предложение: еще неделю я проживу в Грейвинге, в «Камышах». — Тирен грациозно поклонился, взметнув пыль своим синим плащом, и пошел обратно в деревню.

Таул поднял руку, чтобы остановить его, но так и не сделал этого. Видеть удаляющуюся фигуру рыцаря было выше его сил. Он отвернулся и поплелся домой — вдоль реки и через подсохшее болото. С каждым шагом он все более ожесточался. Он ненавидел сестер, ненавидел мать, ненавидел отца. Баранью ногу, казавшуюся ему символом его долга, он с размаху отшвырнул прочь, а ленты растоптал ногой.

Сестры ждали его у окна. Разочарование, которое они испытали, увидев его с пустыми руками, тут же сменилось беспокойством из-за его ран.

— Тебя побили. — Сара уже смачивала тряпицу, чтобы смыть с него кровь.

— Нет — это я побил кое-кого.

— Ты побил? — радостно запищала Анна.

— Не важно, кто победил. Ступай принеси мне мазь с полки.

— Они обзывали тебя, да? — спросила Сара. Ее сочувствие раздражало его.

— Допустим. Ну и что из этого? Я взрослый и могу драться с кем захочу.

— А мясо? Ты потерял его, пока дрался?

— Да, — соврал он.

— Ничего, Таул. — Сара поцеловала его в щеку. — Лишь бы ты был цел — а на праздник можно и рыбы поесть.

Мало-помалу доброта и участие сестер успокоили Таула. Он ничего не сказал им о встрече с Тиреном, предпочитая пережить свою потерю в одиночестве. Три ночи он проворочался без сна, терзая себя несбыточными мечтами. Он знал, что сестер винить нечестно, и старался не срывать на них зло. Это было нетрудно. Сара и Анна так радовались, что он легко отделался — он подозревал также, что они немного гордятся его победой, — что несколько дней баловали его, целовали и обнимали и готовили ему любимые блюда.

На четвертый день к ним явился гость. Таул, вернувшись с утренней рыбалки, увидел приоткрытую дверь и услышал голос:

— Я же знаю, что нравится моим красоткам.

Это был отец. Таул, вскипев от гнева, ринулся в дом:

— Убирайся вон, старый пьяница! У нас не осталось ничего, что бы ты мог украсть!

В комнате на миг настала полная тишина. Девочки сидели у ног отца. Тот приволок с собой два больших мешка и был разодет как король.

— Батюшка не воровать пришел, — сказала Анна. — Он принес нам гостинцы. — Она показала брату яркие ленты, которые держала в руке.

— Да, Таул, — подтвердила Сара, — отцу повезло у стола. — Вид у нее был чуть виноватый, как у матроса, помышляющего о мятеже.

— В картах, ты хочешь сказать, — жестко поправил Таул.

— А хоть бы и в картах. Фортуна поцеловала меня и сделала своим возлюбленным, — на удивление мирно, хотя от него здорово разило элем, ответил отец. — Я выиграл целое состояние и намерен истратить его с пользой.

— Это как же? — Таул не доверял отцу и ревновал к нему сестер — он, брат, месяцами копил, чтобы купить им ленты, а теперь вот является отец и строит из себя героя.

— Я вернулся домой, чтобы остаться. Теперь тебе не придется расшибаться в лепешку, Таул, — главой семьи стану я.

Анна и Сара глядели на брата с молчаливой мольбой, не понимая в своей невинности, что собой представляет их отец. Они всегда мечтали о настоящей семье, и их взоры молили не разбивать эту мечту.

— Ты полагаешь, что стоит тебе заявиться после стольких лет, как ты сразу станешь главным? Так вот, ты нам не нужен.

— Таул, давай испытаем его, — взмолилась Анна. — Батюшка обещал нам мясо каждый день и новые платья каждый месяц.

— Ш-ш, Анна, — прервала ее Сара, глядя Таулу в глаза. — Дело не в мясе и не в платьях. Просто в доме опять будет отец.

— Вот видишь? — подхватил тот. — Дочерям я нужен. Мой долг — остаться здесь, и я остаюсь.

Ночью Таул явился в грейвингскую таверну «Камыши», и Тирен сошел вниз встретить его.

— Теперь я могу идти с вами в Вальдис, — сказал Таул. — Меня освободили от моих обязанностей.

Джек очнулся от чувства тошноты и полежал немного с закрытыми глазами, между сном и явью. Потом открыл глаза и посмотрел в потолок, где копились в трещинах капли воды, угрожая упасть вниз. Эта картина почему-то виделась ему ярче, чем прежде, — в капельках играла радуга, и каждая щербинка в камне была как на ладони. Джек протер глаза, и видение исчезло — все это, должно быть, ему померещилось.

Он встал со скамьи — чуть быстрее, чем следовало, и содержимое его желудка хлынуло наружу. Джек утер рот, и ему стало немного лучше. Только голова оставалась странно тяжелой — когда он поворачивался, мозгам требовалось некоторое время, чтобы стать на место.