Из воспоминаний сельского ветеринара - Джеймс Хэрриот

У основания каменной стенки толщиной около метра каменщик оставлял сквозные дыры непосредственно над длинными камнями, поддерживавшими двойную кладку. Главным назначением их было давать сток воде на склоне, которая иначе скоплялась бы у стены и медленно просачивалась бы сквозь нее по всей длине. Небольшие зверьки использовали водостоки как проходы, и в поставленные под ними ловушки попадало немало кроликов.

7. Вопли и шепотки

По-моему, сержанты всегда вопят. Если орали не на меня, так на кого-нибудь другого. И все-таки ни один сержант не мог бы потягаться мощью голоса с Леном Хэмпсоном.

По дороге на ферму Лена мне захотелось остановиться. Я свернул к обочине и положил локти на руль. День выдался жаркий и тихий, а этот удивительно красивый уголок был защищен холмами от резких ветров, которые иссушали на вершинах все, кроме вереска и жесткой травы пустошей.

Тут в зеленых ложбинах и овражках поднимали к небу свои могучие ветви величавые дубы, вязы, тополя, и их пышная листва даже не трепетала — таким неподвижным был воздух.

В зеленых просторах вокруг — ни единого движения, тишину нарушают только жужжание пролетающей пчелы и блеяние овец где-то вдали.

В открытые окна машины лились запахи лета — дыхание нагретой травы и клевера, ароматы невидимых цветов. Но в машине им приходилось вступать в соперничество с густым коровьим запахом. Перед этим я целый час вакцинировал вольно пасущееся стадо в пятьдесят голов и теперь сонно взирал на безмятежный пейзаж, сидя в замызганных брюках и заскорузлой от пота рубашке.

Я открыл дверцу. Сэм, наш с Хелен пес, радостно спрыгнул на землю и скрылся в лесочке. Я последовал за ним в прохладную тень, где среди толстых темных стволов веяло сосновой хвоей и сыростью опавших листьев. Откуда-то сверху, из сплетения ветвей, доносилось воркование горлицы — самые мирные звуки в мире.

И вот тут, хотя от фермы нас отделяли два луга, я услышал голос Лена Хэмпсона. Нет, он не скликал разбредшихся коров, а просто беседовал с членами своей семьи — как обычно, на пределе мощности своих неутомимых голосовых связок.

Когда я подъехал к ферме, Лен открыл мне ворота.

— Доброе утро, мистер Хэмпсон, — сказал я.

— ВАША ПРАВДА, МИСТЕР ХЭРРИОТ, — загремел он. — УТРО РАСЧУДЕСНОЕ.

Я даже попятился, но трое его сыновей только весело ухмыльнулись. К чему, к чему, а уж к голосу отца они, конечно, привыкли.

Вы хотели показать мне свинью? — сказал я, держась на почтительном расстоянии.

— АГА. ХОРОШИЙ ТАКОЙ БОРОВОК. ЧТО-ТО С НИМ ПРИКЛЮЧИЛОСЬ. ДВА ДНЯ НИЧЕГО НЕ ЕСТ.

Мы вошли в хлев, и я сразу же определил, кого мне предстоит лечить. Все дородные бело-розовые обитатели хлева заметались при виде чужого человека — все, кроме одного, который, понурившись, стоял в углу.

Свиньи обычно сопротивляются попыткам смерить им температуру, но этот боровок даже не пошевелился, когда я вставил термометр в прямую кишку. Температура оказалась лишь немного выше нормальной, но вид у животного был обреченный. Он застыл в неподвижности, чуть выгнув спину, избегая любых движений, а глаза у него были мутные и испуганные.

Я поглядел на красную физиономию Лена Хэмпсона, который всем весом навалился на загородку.

— Это началось сразу или постепенно? — спросил я.

— ЗА ОДНУ МИНУТУ! — В тесном помещении рев был совершенно оглушительным. — вечером в понедельник БЫЛ ЗДОРОВЕХОНЕК, А УТРОМ ВО ВТОРНИК — НА ТЕБЕ!

Я ощупал живот боровка. Мышцы были напряжены и тверды, как доски, так что обнаружить что-либо определенное с помощью пальпации не удалось, но брюшная стенка была болезненна повсюду.

— Мне уже приходилось видеть их в таком состоянии, — сказал я. — У него разрыв кишечника. Это случается, когда свиньи дерутся или толкают друг друга, особенно сразу после кормежки.

— И ЧТО ТЕПЕРЬ БУДЕТ?

— Дело в том, что содержимое кишечника попало в брюшину и вызвало перитонит. Я вскрывал таких свиней — в брюшной полости сплошные спайки, словно все органы срослись. Боюсь, шансов на выздоровление почти нет.

Лен снял кепку, почесал лысый затылок и водрузил потрепанный головной убор на место.

— УЖ ОЧЕНЬ ХОРОШИЙ БОРОВОК! ТАК ЧТО ДЕЛО БЕЗНАДЕЖНОЕ, ЧТО ЛИ? — Несмотря на огорчение, он не понизил голоса ни на полтона.

— Боюсь, что так. Они обычно едят очень мало и стремительно худеют. Разумней будет теперь же его забить.

— НЕ НРАВИТСЯ МНЕ ЭТО! НЕ ЛЮБЛЮ ТАК ПРЯМО СДАВАТЬСЯ, МОЖЕТ, НАЙДЕТСЯ КАКОЕ СРЕДСТВО? ПОКА ЕСТЬ ЖИЗНЬ, ЕСТЬ И НАДЕЖДА, ВЕРНО? Я улыбнулся.

— Ну, какая-то надежда всегда есть, мистер Хэмпсон.

— А РАЗ ТАК, ДАВАЙТЕ ПОПРОБУЕМ. ПОПЫТКА НЕ ПЫТКА, А?

— Ну хорошо. — Я пожал плечами. — Боли он особой не испытывает, просто чувствует себя неважно. Значит, можно попытаться. Я оставлю вам порошки.

Пробираясь наружу из хлева, я невольно залюбовался остальными свиньями.

— Просто загляденье! — сказал я. — Таких отличных свиней мне, честное слово, видеть еще не приходилось. Видно, что вы хорошо их кормите.

Это была ошибка: удовольствие добавило к его голосу много лишних децибелов.

— АГА! — взревел он. — КОРМИ ИХ КАК СЛЕДУЕТ, И УЖ ОНИ ТЕБЯ ОТБЛАГОДАРЯТ!

Когда я добрался до машины и открыл багажник, у меня все еще звенело в голове. Я вручил Лену пакет моих верных сульфаниламидных порошков. Они не раз выручали меня, но тут я от них особых чудес не ждал.

По иронии судьбы мне пришлось отправиться от чемпиона по крику среди наших клиентов к чемпиону по шепоту. Элайджа Уэнтворт общался с себе подобными только на пониженных тонах.

Когда я подъехал, мистер Уэнтворт мыл из шланга коровник. Он обернулся и поглядел на меня с обычным своим глубоко серьезным выражением. Этот высокий худой человек отличался чрезвычайной правильностью речи, чинностью манер и внешне совершенно не походил на небогатого фермера, работающего в поте лица своего с утра до ночи. Такому впечатлению способствовала и его одежда, которая больше годилась для канцелярской работы, чем для его тяжелого труда.

На голове у него была аккуратно надета почти новая фетровая шляпа, которую я волей-неволей изучил во всех деталях, потому что он подошел ко мне почти вплотную, быстро оглянулся по сторонам и зашептал:

— Мистер Хэрриот, боюсь, это что-то очень серьезное. — Он всегда говорил так, словно сообщал нечто чрезвычайно важное и секретное.

— Очень жаль. А в чем дело?

— Отличный бычок, мистер Хэрриот, и тает прямо на глазах. — Он придвинулся ко мне еще ближе и шепнул мне прямо в ухо: — Подозреваю туберкулез! — Потом попятился, страдальчески хмурясь.

— Действительно нехорошо, — сказал я. — А где он?

Мистер Уэнтворт поманил меня пальцем, и я последовал за ним в стойло. Бычок был герефордским гибридом и, если бы не исхудал и не ослабел, должен был бы весить около полутонны. Тревога мистера Уэнтворта была мне понятна, но у меня уже выработалось диагностическое чутье, и я ни на секунду не усомнился, что туберкулез тут ни при чем.

— Он кашляет? — спросил я.

— Нет, совсем не кашляет. А вот понос наблюдается.

Я внимательно осмотрел бычка, и типичные симптомы — отечность в подчелюстной области, вздутость живота, желтушность слизистых оболочек — сразу подсказали мне диагноз.

— По-моему, мистер Уэнтворт, это фасциолез. Причина его состояния — печеночный сосальщик. Я пошлю пробу навоза для анализа на яйца сосальщика, но лечить начну немедленно.

— Печеночный сосальщик? Где же он мог его подхватить?

— На сыром пастбище. Вы где его последнее время пасли?

— Вон там, — фермер указал куда-то за дверь. — Пойдемте, я вам покажу.

Через несколько сотен шагов мы прошли через ворота, потом через вторые и оказались на широком ровном лугу у подножия холма. Упругость дерна под ногами и растущая кое-где болотная трава говорили сами за себя.

— Самое подходящее место, — сказал я. — Как вам известно, это паразит, внедряющийся в печень, но на протяжении своего жизненного цикла он некоторое время развивается в малом прудовике, а эта улитка обитает поблизости от воды.

Мистер Уэнтворт несколько раз торжественно кивнул и принялся оглядываться по сторонам, из чего я заключил, что он намеревается что-то сказать. Он вновь вплотную придвинулся ко мне и внимательно осмотрел горизонт. На мили вокруг раскинулись луга, нигде не было видно ни единой живой души, и тем не менее он как будто опасался, что его подслушают.

Почти касаясь щекой моей щеки, он шепнул мне на ухо:

— Я знаю, кто в этом виноват.

— Неужели? И кто же?

Он вновь быстро удостоверился, что рядом никто не возник из-под земли, и опять обдал меня жарким дыханием:

— Помещик, у которого я арендую землю.