Красавица некстати - Анна Берсенева

Эстер вздрагивала, прижимаясь голой грудью к его голой груди. Он видел, что, если бы не держал ее, она упала бы к его ногам – колени у нее подкашивались. Он склонил голову совсем низко и почувствовал, как ее грудь загорелась под его губами от поцелуя. Он провел ладонью по ее ноге – желание его было таким простым и сильным, что он не мог больше сдерживаться. Да и она не хотела, чтобы он сдерживался, – она быстро наклонилась, одним невозможным движением потянула вверх свою юбку и расстегнула его брюки. Он коротко и глухо вскрикнул, прижал ее к себе. Его тело искало ее в предутренней темноте, и искало так, словно когда-то, в какой-то другой жизни, они были не отдельными, отделенными друг от друга людьми, а единым существом. Очень счастливым существом.

Когда утихли судороги, сотрясавшие его бесконечно долго, Игнат поцеловал ее плечи – сначала одно, потом другое. Плечи у нее были уже не огненные, а теплые, как вода в летней реке.

– Бедная ты моя!.. – шепнул он. – Вдавил тебя в эту стенку.

Она тихо засмеялась и поцеловала его в подбородок – выше не достала.

Он отвернулся, застегнул брюки, плащ.

– Пойдем на берег, – сказала Эстер. – Рассвет красивый над Влтавой.

Он смотрел на нее и знал, что никакой рассвет не может быть красивее ее глаз, сияющих счастьем.

– Я не вернусь в Москву, – твердо произнесла Эстер. – Не вернусь! У меня здесь совсем не такая жизнь, на какую я надеялась. В ней ничего нет, Игнат, понимаешь? Ни-че-го! Ни работы, ни смысла, ни счастья. – И, прежде чем он успел хоть что-нибудь сказать, добавила: – Свобода – страшная вещь. Платить за нее приходится дорого. Но все равно – не могу я без нее, а почему, сама не знаю. Может, кровь не велит. Знаешь, мне один человек рассказал – да вот тот, который мне из Москвы помог уехать. Так вот, он мне рассказал, что должен сказать вслух каждый еврей на праздник Песах. «Я свободен», – вот что. Я ведь себя и еврейкой совсем не чувствую, и когда этот Песах, знать не знаю. А внутри это сидит. – Она помолчала и тихо сказала: – Я только одно знаю, что свободы дороже… Если бы мы с тобой могли быть, я о ней и не вспомнила бы. Была бы с тобой хоть в тюрьме, хоть под расстрелом. Это правда, Игнат.

– Я знаю, – сказал он.

Он действительно это знал. Потому что и сам чувствовал то же по отношению к ней.

– Но с тобой мы быть не можем, так что не о чем и говорить! – тряхнула головой Эстер. – Потому что если ты Ксеньку бросишь, да еще там, одну, нам с тобой от этого счастья все равно не будет.

Никто не решался говорить правду так прямо, как она. Даже если эта правда камнем ложилась на сердце. На его сердце и на ее собственное.

Но что там лежало сейчас у него на сердце, было неважно. Важно было только то, без чего он не мог ее оставить.

– Ты должна отсюда уехать, – сказал Игнат.

– Откуда – отсюда? Из Праги?

– Из Европы. Не хочешь в Москву – пусть. Но из Европы ты должна уехать немедленно.

– Но куда же я могу уехать из Европы? – засмеялась Эстер. – Разве что в Антарктиду.

– В Америку.

Только теперь Игнат понял, до какой степени был уверен в том, что они обязательно встретятся. Все, что он должен ей сказать и что должен потом сделать, было им продумано до мелочей.

– В Америку? – удивилась Эстер. – Но как?

– У меня друг есть в Норвегии. Работает там – отправляет советский лес в США.

– И ты предлагаешь спрятать меня среди бревен на советском пароходе? – усмехнулась Эстер.

– Он с разными пароходными компаниями работает. И с американскими тоже. Я ему сегодня же позвоню. Да я с ним вообще-то уже и говорил, что, возможно, ты…

– Нет, Игнат, – перебила она. – Пусть даже пустят меня на какой-нибудь пароход, пусть даже приплыву я в Америку. И что? Я это уже проходила. Никто меня там не ждет. Что я там буду делать?

– Ничего ты не понимаешь! – Наверное, его голос прозвучал так, что Эстер вздрогнула и посмотрела на него удивленно. – Год еще, много два, и все это ерундой покажется – кто ждет, что делать… Штурмом будут пароходы брать, в трюмы проситься! Ты хоть понимаешь, какая здесь мясорубка начнется? У нас вон тоже только и разговоров: победим врага малой кровью, на чужой земле… Дурацкие иллюзии! Всю землю большой кровью зальют, и свою, и чужую. Сначала Гитлер европейские страны по одной сожрет, потом на нас пойдет. А ты здесь одна… Ты должна уехать в Америку сейчас, – твердо сказал он. – Это последняя возможность.

– А ты? – тихо спросила Эстер.

– Что – я? – не понял Игнат.

– Ты что будешь делать? Раз, ты говоришь, повсюду война начнется?..

Меньше всего он думал о том, что будет делать. Это и так было понятно, без размышлений.

– Ну что в войну делают? – улыбнулся Игнат. – Воюют. Эстер, я сегодня же с другом переговорю. Но тебя после этого разговора, скорее всего, уже не увижу. И из Москвы тебе написать не смогу, иначе все сорвется. Поэтому ты просто знай: если тебя как-нибудь известят, что нужно собрать документы, ты должна сделать все, что тебе скажут. Не спрашивая, зачем. Да и вообще ничего лишнего не спрашивая. Ты поняла?

Он говорил отрывисто, резко, стараясь не смотреть на Эстер. Если бы смотрел, у него не хватило бы сил так говорить с нею. У него вообще не хватило бы сил ни на что, требующее логики. Потому что единственная логика, которую он сейчас считал правильной, подсказывала ему, что он должен обнять Эстер, прижать к себе и не отпускать никуда и никогда.

Да это и не логика была – то, что он слышал у себя в сердце и чему не имел права подчиниться.

– Да, – сказала Эстер. – Я поняла. Как ты скажешь, так и сделаю.

Они молча сидели рядом и смотрели, как бегут по широкой Влтаве светлые утренние блики.

– Помнишь, спорили, можно ли по воде ходить, яко посуху? – сказала Эстер.

– Помню.

– Я не верила, что можно. И до сих пор не верю.

– Если бы ты мне сказала, я бы прошел, – улыбнулся Игнат. – По воде, яко посуху.

– Я когда-нибудь обязательно скажу! – засмеялась она. – Только не сейчас, а когда тебе это будет нужно.

Ветер поднялся над рекой, растрепал Игнату волосы. Эстер подняла руку и коснулась его волос вслед за ветром. Он вдруг вспомнил, как когда-то вот точно так же дул ветер над рекой, только не над Влтавой, а над Яузой, а он смотрел в эти прекрасные глаза и не понимал, что с ним происходит.

Теперь он понимал это ясно и всем своим существом. Но что это могло изменить?

– Помнишь, тогда на Яузе тоже ветер был? – сказала Эстер.

Они думали вместе и об одном. Игнат нисколько этому не удивлялся.

– Все я помню. Пока живой, ничего не забуду.

По ее глазам он понял, что и она сказала бы то же, если бы он ее не опередил.

– Ты тогда про реку времен говорил, – вспомнила она. – Стихи чьи-то… Что она все дела людей уносит и в пропасти забвенья топит.