Фэнтези-2005. выпуск 2 - Игорь Пронин

Боги, как же я устал!

Эльф остановился в полушаге от человека. И только в этот миг изумленный бродяга понял, что эльф улыбается.

— Ну, наконец-то! — весело пропел Гиль-Келаэд. — Вот обещанный мной лук — а теперь, добрый человек, верни, пожалуйста, мою куртку!

ДУХИ НИЖНЕГО ЦАРСТВА

Александр Зорич

РАШ-РАШ

Тяжело ступая по розовому зернистому снегу — это вызолоченные закатные тучи добавили ему колеру, — Бат Иогала пробирался вверх по горной тропе.

Снег шел давно, да такой обильный, что тропа едва угадывалась. Если он потеряет дорогу и не найдет себе убежище до темноты, ночевать придется в сугробе.

Мысль о таком ночлеге сообщала движениям Бата живость, в его случае тем более примечательную, что не отдыхал он с самого утра.

С механической монотонностью, по которой всегда отличишь опытного ходока, двигались ноги Бата, обутые в высокие охотничьи сапоги на собачьем меху. За его спиной ворочался лук. На поясе отсиживались в ножнах с фатоватыми эмалевыми накладками два кривых ножа — длинный и широкий.

Ох и страшен же бывал Бат, когда сжимал левой Чамбалу, так звали долговязый нож, а правой Кую, так звали коротышку, оскаливался по-боевому и, надувши живот, кричал удалое: «Йе-йе-ги-и-и!»

Даже в медвежьем сердце возбуждал страх Бат Иогала своим криком.

Двадцать шесть медвежьих шкур, отданных Батом перекупщикам жаркого и ласкового товару в прошлый сезон, были лучшим тому подтверждением. Со зверьем потише да пониже разговор у Бата выходил совсем уж коротким: шкуру — чулком, мясо — собакам, и домой, брагу пьянствовать.

Бат был потомственным зверовщиком. И, конечно, фамилию Иогала он присвоил себе против правил. Ведь смердам фамилии не положены. Да и не нужны.

Однажды на постоялом дворе он услышал от бродячего песня-ра сказ о Бате Иогале, тиране Ирвера.

Тиран «имел трех сыновей и каждому из них нанес намеренно увечье», — мелодично гнусил песняр. Одного сына — ослепил, другого — оскопил, третьему проткнул спицей барабанные перепонки. Чтобы сыновья не заносились в гордыне, от которой до междоусобицы и раздела царства рукой подать. Но, сплоченные увечьями, держались друг друга, управляли царством сообща и несли бремя власти в смирении и взаимной любви, пусть и принудительной.

Бату очень понравилась эта история: не столько драматургией, сколько пафосом насаждения тиранической воли. Растроганный Бат даже подарил песняру свои енотовые рукавицы. Носи, мол, береги пальцы.

С тех пор Бат решил назваться Иогалой — и звучит внушительно, и, как говорится, со значением.

Позднее, после одной особенно удачной охоты, когда его сума отяжелела от рябчиков, а конь, запряженный в волокуши — там холодели две кабарги, козюля и лиса, — едва ступал, Бат подвел под свое прозвище теорию: «Я над ними тиран, над этими зверями. Точно так же, как тот Иогала тиран был над Ирвером».

Тучи, чреватые пудами, тысячами пудов липкого снега, топтали Птичью долину.

Вершины и высокие перевалы было не разглядеть — там, где рисовал снежные шапки и шлемы солнечный день, теперь обманывала сизая, с черными проточинами фата-моргана.

Правда, облака там, вверху, были другими — поджарыми, ломкими, быстрыми. Они скоро менялись местами, тревожно слоились и деликатно сталкивались. Где-то вдалеке, в стороне вершины с игривым названием Поцелуйная, неслышно блеснула молния.

Бат насупился и недовольно причмокнул. Он вырос в горах и знал: когда такие тучи, когда наверху теплынь и молнии — жди сходня, лавины.

«Что это придумала молодая княжна? Какой осел промышляет в начале весны, — тем более барса? Ведь течка у маток! Уходят они высоко, дерганые становятся, об этом деле только и думают. И дерутся в охотку — страшно бьют, лапой рвут животы собакам, давят их, как кутят… Княжне все хихоньки-хахоньки, а мне тут шуруй…»

Впрочем, днем раньше Бат был на этот предмет другого мнения.

За живого барса обещали сто монет серебром — как за десять отменных медвежьих шкур.

Тут было ради чего стараться. Бат любил серебро — не столько как послушливую субстанцию, что быстро превращается во вкусную еду и блудливых женщин, сколько как объект художественный. Серебряные кругляши с бровастой императрицей не давали покоя безымянному лилипуту, что живет в каждом человечьем глазе и по членам которого от раствора алых губ иной светлокудрой красавицы или от солнечного покоя прекрасного пейзажа пробегает экстатическая судорога.

Добывать зверей живыми Бат умел и любил. Не один зверинец был заселен его трудами. И держатели зверинцев — рангом от барона и выше — оказывали Бату нечто вроде почета.

Да, в ловле этой был для Бата свой азарт. Совладать с живым барсом — вот это дерзновение! Его и убить-то непросто, как упадет на спину, как пустится лапами отбиваться, живучий, быстрый…

Но как раз на такой случай у Бата была сеть. Вот упадет кошуратик на спину, вот пустится лапами отбиваться — а он его сетью-то и накроет!

Главное — не мешкая присобрать ее, спеленать усатого негодника. И за веревку его, волоком вниз, по снегу легко пойдет, может, разве шерсть на боках пострадает. Ну да шерсть — не уши, отрастет лучше прежней на княжеском-то харче.

Похвалиться поимкой живого барса Бат не мог. Но вот матушку-рысь ему добывать живой случалось. Барс, рысь, какая разница?

Было и еще одно обстоятельство, которое распаляло Бата Иогалу.

Несчастного барса этого добывали для зверинца княжны уже второй год. И пасти ставили, и капканы, и загоном теснили. Приманки, напитанные снотворным зельем, раскидывали по звериным тропам.

Без толку.

Ну, с приманками все ясно. Будет барс тебе упадь есть, как же! Разбежался! Ему подавай свежину! А вот с остальным ясности было меньше.

Сказывали, будто четырежды загонщики уже почти держали голубу за уши. И четырежды он уходил.

«Хитрый очень, осторожный! А может, кто-то ему уйти помогает… Может, духи гор, а может, наш брат, человек…» — пожимали плечами очевидцы.

«Да он и не барс никакой, но оборотень! Уж больно часто след рвется, словно под землю уходит… А случается, вдруг человечий след невесть откуда на тропе… А потом снова кошкин…» — добавляли другие.

Словом, небывальщины Бат наслушался за три дня — на год хватит пересказывать.

Сначала он высмеивал пустобрехов, потом рукой махнул.

Плохой охотник, он чем от хорошего отличается? Хороший — с трофеем идет. Плохой — с рассказом.

Призрак тропы привел Бата к подножию серой скальной твердыни, такой крутой, что казалось, она вот-вот рухнет прямо на голову тебе.