Вечный колокол - Ольга Денисова

Четырехсаженные стены устояли…

С рассветом, отогнав защитников крепости в глубь города, немцы пошли на приступ, и пушки прикрывали их полки. Но псковские лучники поднялись на стены, выкашивая пеший строй легких кнехтов, своими телами пролагавших дорогу основным силам. Русские пушки сшибали осадные башни и сносили земляные укрепления - штурм захлебнулся в самом начале, ни один немец так и не поднялся на крепостную стену.

Ландмаршал выжидал недолго - подтянул пушки из-за Великой, нацеленные на Псков с другого берега, и следующий обстрел южной стены начался через пять дней. На этот раз немцы никуда не спешили: около сотни орудий мерно били по стенам двое суток.

Млад посчитал: между выстрелами пушек он мог вдохнуть от трех до шести раз. Или медленно сосчитать до двадцати… Его сотня стояла под стенами - заваливали камнями проломы, засыпали песком, а потом поливали их водой. Пушки стреляли вразнобой, но просчитать, когда ядро ударит рядом, не составляло труда. Если ядро попадало в только что сделанный завал, камни летели во все стороны; если пробивало уступ над верхней площадкой стены - камни сыпались сверху.

Через несколько часов Младу казалось, что он сходит с ума от ожидания следующего выстрела. Тело напрягалось, как он ни старался успокоиться, голова уходила в плечи, а руки отказывались работать. И если выстрел задерживался, напряжение становилось невыносимым: от него скрежетали зубы и сводило мышцы. Поначалу Млад отдавал студентам приказ ложиться на землю и прикрывать голову, но потом это всем надоело: три минуты работали, три - валялись на холодной земле.

К вечеру появилась привычка: Млад чувствовал близкое попадание за несколько секунд до него. Но к тому времени пропал и страх - тело устало бояться. Шестеро из его сотни были ранены, парню с третьей ступени придавило ноги выше колена - он так и не пришел в себя, пока над ним на рычагах приподнимали стопудовый кусок стены, пока вытаскивали его за плечи и несли до больницы на щитах.

Отец покачал головой, когда прощупал размозженные кости своими всевидящими пальцами.

- Или мертвец, или калека, - сказал он Младу. - Я думаю, лучше калека. Он, возможно, считает иначе. Иди, Лютик, это не твоя забота.

Ночью обстрел прекратился - в темноте ландмаршал только напрасно тратил порох. До полуночи продолжали заваливать проломы, не зажигая факелов, чтоб немцы не могли нацелить пушки на свет. Когда студенты начали падать от усталости, Тихомиров свернул работу. Млад отправил остатки сотни «домой» - их терем не пострадал от пожара, далеко стоял от стены, - а сам побежал в больницу. Отец не спал и, наверное, даже ждал его, потому что сразу взял за плечо и сказал:

- Пойдем. Мне некогда, но кто-то должен…

Млад знал, что увидит. Он уже видел это и думал тогда, что будущего не знают даже боги… Он уже в Коляду знал, что этого будущего не изменить, но на что-то надеялся. Он видел эту темную палату, светец [19] в углу - дорогой, витой светец. Тогда будущее казалось ему явью…

Разухабистая, веселая песня и бегущий хоровод… Жизнь била из них ключом, жизнь искрилась в свете костров, плескалась на дне сталкивавшихся кружек и проливалась на снег, жизнь цвела на их щеках ярче макового цвета… «Млад Мстиславич! Иди к нам в хоровод! Чего стоишь-то?» Млад уже тогда знал, что это будущее неотвратимо. Но как ему захотелось вернуться в то прошлое, попытаться еще раз все изменить! Начать все сначала! Он захотел этого с такой силой, что в ушах его грохнула песня и свет лучины показался огнем костров на капище…

Только теперь нельзя было по тропинке вернуться домой, обнимая Дану, и усилием воли отодвинуть от себя видения…

Вместо веселой песни рыдание гулко билось между сводами стен: парень царапал лицо, размазывал по щекам слезы и кровь и стучал головой по соломенному тюфяку. Он был укрыт теплым плащом, но и под плащом Млад сразу увидел, что ног у него больше нет.

Млад опустился на колени у изголовья.

- Мир, в котором мы живем, прекрасен, - сказал он тихо, - он стоит того, чтобы жить.

Как ему пришло в голову начать с такой глупости? А впрочем, что бы он ни сказал, все будет бессмыслицей сейчас. И он говорил, говорил, не особо задумываясь о смысле своих слов, зная, что голос его может завораживать и безо всякого смысла. Это потом слова всплывут в памяти, как нечто само собой разумеющееся, уже свое собственное…

Парень заснул перед рассветом, обеими руками вцепившись в запястье Млада. Наверное, просыпаться ему будет еще тяжелей… Он проснется и не сразу вспомнит, что с ним случилось. А когда вспомнит, слез больше не будет, и от этого боль станет невыносимой. А потом будет много ночей, после которых надо проснуться и вспомнить…

Млад боялся потревожить его, но как только за цветными стеклами появился тусклый свет, по крепостным стенам снова ударили пушки.

Отец поймал его на крыльце, когда Млад на ходу натягивал на голову шлем.

- Лютик, послушай, - отец взял его за руку, - я говорил об этом, когда тебе было пятнадцать… Помнишь, ты спрашивал, как я могу спокойно на это смотреть и не сойти с ума?

- Да, бать, я помню. Не надо пропускать это через себя, - кивнул Млад.

- Я никогда не пытался сделать из тебя врача. Но… раз так сложилась жизнь… Лютик, ты привыкнешь. К этому привыкают, чтоб не сойти с ума.

- Бать… Со мной все хорошо, поверь, - усмехнулся Млад и побежал по ступенькам вниз, но на повороте приостановился: у него закружилась голова.

Штурм начался только через сутки. Едва забрезжил рассвет, снова ожили пушки, но на этот раз не пытались свалить стены - в крепость полетели раскаленные ядра, сметая дубовые уступы с бойницами, возведенные за ночь вместо каменных. Немцы старались напрасно - под стенами не осталось пищи для огня: дубовые укрепления, пропитанные водой, не спешили воспламеняться, а вспыхнувшие было небольшие пожары погасили быстро.

Войска построили в отдалении от стен, пережидая, когда смолкнут орудия. День выдался морозным и ясным, и в тот миг, когда солнце разогнало туманную дымку над восточной стеной, со стороны крома появилась конница. Оба князя, к плечу плечо, ехали впереди на высоких черных конях, и ополчение сначала взволновалось, а потом разразилось приветственными криками. Медведи и барсы [20] реяли на знаменах над их головами, смешавшись, и отличить новгородских дружинников от псковских было трудно. Замыкала строй псковская боярская конница - около пятисот отпрысков лучших семейств города, полтысячи лучших лошадей.

- Мстиславич, а зачем конница? - дернул Млада за рукав Добробой. - Лошади ж на стены не полезут!

- Я думаю, ландмаршал держит конницу в запасе и готовит наступление пехоты. Нам очень выгодно ударить по пешему строю конницей. Немцы не успеют вывести свою.

Коней не пугал грохот пушек, не пугал огонь пожаров - они шли под всадниками ровно, сосредоточенно, гордо выгибая шеи. Настоящие боевые кони! В строю Млад заметил несколько высоких черных лошадей - наверное, не одна ватага привела в крепость потерявшихся в лесу огнедышащих чудовищ.

Строй разделился пополам: налево конников повел князь Волот, направо - князь Тальгерт, и намерения их уже не вызывали сомнений: как только полки кнехтов подойдут к стенам, конница ударит с двух сторон, забирая их в кольцо, а спереди врагов встретит ополчение. Но ландмаршал же не дурак, он должен предвидеть такой поворот! Не только Млад разгадал этот ход - студенты вокруг вовсю обсуждали предстоящий бой и спорили, догадаются ли немцы подвести поближе свою конницу.

Кнехты пошли на приступ через час после восхода, когда орудия еще продолжали забрасывать стены раскаленными ядрами: Млад насчитал не меньше двухсот выстрелов. Сначала с башен ответили русские пушки, а когда первые ряды врага приблизились на полверсты, на стены встали лучники. Ополчение придвинулось к стенам. Сквозь незаделанные проломы были видны силы, шедшие на Псков: предыдущий штурм ландмаршал провел лишь для разведки и испытания сил псковичей - на этот раз на крепость шли несметные полчища. Даже если бы каждый выстрел пушки попадал в осадную башню, потребовалось бы не меньше суток, чтобы разбить их все.

Когда вражескому строю, помятому пушками и лучниками, оставалось полсотни саженей до стены, распахнулись ворота возле Покровской башни и князь Тальгерт первым выехал на берег Великой реки. Одновременно с ним из захаба Полевой башни вырвалась конница, ведомая Волотом.

- Вперед, ребята… - выдохнул Тихомиров, когда поднялись тяжелые ворота Свинорской башни, - встретим немцев по-русски. Это кнехты, вам вполне по плечу. Наемников ландмаршал держит в запасе.

Немецкие пушки смолкли, русские же продолжали бить по осадным башням и сминать строй противника, не боясь задеть свою конницу. Ополчение выходило в поле из четырех ворот и тут же ввязывалось в бой. Студенты, как всегда поставленные в самый конец, на этот раз не роптали: первой схватки им хватило, чтобы трезво оценивать свои силы. Млад осмотрел остатки своей сотни: почти пятьдесят человек. Лица их были угрюмы и сосредоточенны: после двух суток обстрела страх притупился.