Нити разрубленных узлов - Вероника Иванова

— Наверное, грехов оказалось слишком много.

— Но теперь они все искуплены?

Рукояти ножей ощутимо нагрелись в пальцах, да и лезвия, прижатые к бокам, спрятанные от случайных взглядов под широкими рукавами рубашки, мало-помалу впитывали в себя тепло тела. Пока что только моего.

— Да. Я чист, как летнее небо.

— И готов к очищению души?

Ну конечно! Зачем ему волноваться о возможном ослушании? У нет же есть средство в любой миг вернуть человеческий разум обратно в пучину чужой воли.

— Я не тороплюсь. Могу подождать, пока остальные справятся со своими грехами.

Можно было еще немного поиграть с этой чернобокой мышкой, но ни я, ни мой новый напарник почему-то не хотели оттягивать неизбежную развязку. Должна пролиться кровь? Так зачем же медлить? И я вздрогнул от предвкушения боя, когда бальга, почувствовавший неладное, заставил прозвучать над двором голос прибоженного:

— Из всех грехов, выпадающих человеку испытанием, самый простой, но самый трудный в преодолении — ложь. Она просится на язык, ластясь как кошка, она обещает легкую победу во всех сражениях… Вижу, такое испытание выпало и на твою долю.

Наверное, я должен был упасть на колени и начать биться головой о каменные плиты. Не знаю. Но в любом случае не слушать, спокойно глядя на проповедника. Правда, тот ничуть не смутился и продолжил:

— Но грех — это всего лишь враг, такой же, как и все прочие. Можно отступить, поддавшись на уговоры. Можно дать отпор. Как поступает солдат?

— Солдат исполняет приказы.

— Верно, — кивнула темноволосая голова, как мне показалось, вполне удовлетворенно. — И когда я прикажу тебе ответить…

Его слова больше не трогали мою душу, хотя оставались правильными, проникновенными и даже мудрыми. Они наверняка достигали сердец всех, кто сейчас находился во дворе, но для меня звучали пустым эхом, заблудившимся среди высоких стен.

— А может быть, сначала задашь вопрос?

Больше подтверждений моего отступничества не потребовалось: прибоженный замолчал, застывая как статуя и отдавая право голоса тому, кто раньше никогда не нуждался в посреднике между собой и подчиненными.

— Что-то случилось. Что-то произошло там. Между вами.

Он все еще не спрашивал, а высказывал собственные предположения. Близкие к истине, но невозможно далекие от меня.

— Можно и так сказать.

Бальга прищурил глаза, вглядываясь в мое лицо, и с каждым мгновением этот пристальный взгляд становился ощутимо тяжелее: если бы он вдруг чудесным образом превратился в цепь, то я точно не смог бы сдвинуться с места.

— Как тебе удалось? — наконец снизошел до вопроса Иакин Кавалено, впрочем произнося слова своим обычным равнодушным тоном, словно ничуть не удивился увиденному.

Понял, какого постояльца приютило мое тело? Итак, теперь мы оба знаем друг о друге все. Беда только в том, что это означает: разговаривать нам больше не о чем. Но меня все-таки спросили, стало быть, надо ответить.

— Наверное, кто-то из них поспособствовал, — улыбнулся я, взглядом указывая в темные небеса.

Блондин, прежде так настойчиво насаждавший среди горожан поклонение небожителям, скривился:

— Больше они тебе не помогут.

Ну вот и выяснилась цена его вере! Жаль. Для меня Бож и Боженка тоже всего лишь слова, но я никогда не пытался ничего решать за тех, кто смотрит на нас с недоступной высоты.

— А мне больше и не надо.

Верховный бальга повернулся и поднялся на ступеньку вверх, словно показывая, что с его стороны разговор окончен.

Понятный ход. Наверное, даже единственно возможный. Правда, теперь уже бесполезный.

Белые крылья мантии взвились над простертыми вперед руками прибоженного:

— Ему была дарована возможность искупить свои грехи, но явлено последнее испытание: соблазн овладеть силой демона. Благодарите богов, что вы по праву рождения защищены от этой напасти! Благодарите и… исполняйте то, что вам предназначено. Его тело погублено, но душу… Душу еще можно спасти. Так сделайте все, чтобы она смогла выбраться на волю!

Вот оно. Началось, долгожданное.

Живой коридор ощетинился клинками. А я на мгновение прикрыл глаза, чтобы увидеть не то, что обычно кроется под опущенными веками, а сверкающий на солнце снег.

Шаг. Второй. Третий. Разные по длине, качающие меня из стороны в сторону, как пьяного, но неуклонно продвигающие вперед. Главное, не останавливаться.

Черномундирники то тычут в меня своими ножами, то стараются полоснуть хотя бы по коже, лишь бы удалось пустить кровь. И каждый раз пугаются, когда я, вместо того чтобы отпрянуть, делаю шаг навстречу, туда, где блестят острые лезвия, почти касаюсь их, почти обнимаю…

Это всего лишь шипы, защищающие бутоны. Всего лишь беспорядочно торчащие, не имеющие собственной головы колючки, которые легко раздвинуть и проскользнуть между, прямо к мясистой плоти цветка, никак не набирающегося сил раскрыть лепестки, узника, молящего о помощи со стороны. А я не могу отказать просящим.

Взмах — короткий, вжимающий клинок в тело, и бутон лопается, распускаясь кровавой розой.

Слева. Справа. Впереди. В полушаге сзади. Нуждающихся много, но на каждого приходится лишь по одному удару. Каждому — равное воздаяние, только так будет честно и правильно…

Их клинки взрезают воздух вокруг меня, мелькают так часто, что кажется: все пространство изрублено на беспорядочно мечущиеся куски. Но это не мешает моему танцу продолжаться.

Они могли бы остаться в живых. Я мог бы их не убивать. Все, что требовалось, — не становиться моими противниками. Отойти в сторону. Вообще уйти прочь, потому что исход любого боя сейчас предрешен в пользу победителя.

В мою пользу.

Кому-то из черномундирников везет, и густо-алые розы раскрываются не на груди, а на других частях тела, лишая возможности двигаться, зато оставляя надежду на жизнь. Мне хочется закончить все поскорее и одновременно тянет помедлить, чтобы насладиться так неожиданно дарованной властью. Властью над собственным телом. Но ручей противников иссякает быстрее, чем я успеваю утолить свою жажду. Остаются лишь двое: белая и черная птицы, замершие на своих насестах. И вряд ли кто-то из них двоих намерен драться.

Я поднимаюсь по лестнице туда, куда свет факелов добирается уже с трудом, но фигура, с каждым шагом приближающаяся ко мне, словно светится сама, изнутри, причем все ярче и ярче, погружая своего соседа в кромешную темноту. А потом и вовсе вспыхивает как маленькое солнце. Вспыхивает так, что хочется зажмуриться.

— Ты отменно справился со своей задачей, Да-Диан. Осталось последнее усилие, совсем крохотное, и это тело станет полностью твоим.