Современная новелла Китая - А Чэн

Чей-то радостный смех вернул горняка к действительности. Это у входа в магазин детвора окружила юношу и девушку, которые несли в каждой руке что-то красное и зеленое.

«Жених и невеста! Жених и невеста!» — галдели ребятишки.

«Красавица сорока, длинный хвост, взял в дом жену, не забывай родную мать!»

А! Это молодожены! Разрумянились, так и светятся счастьем, полнотой жизни. Как не порадоваться за них! Он смотрел им вслед, мысленно желая счастья. Он не какой-нибудь чурбан, тяготы жизни не лишили его чувства прекрасного, его всегда волновали и будоражили появившийся на свет младенец, ребятишки, читающие по складам, молодые влюбленные. Он ощущал какую-то связь между всем этим и своим трудом на шахте.

А сам он? В двадцать восемь женился, конечно, на деревенской, а не на городской, которая «принесла бы в приданое талоны на зерно». От его дома до шахты было девяносто ли, добираться трудно: более тридцати ли пешком до города, потом автобусом, и еще пешком до шахты восемнадцать ли. Ему было около тридцати, когда один за другим умерли родители, со старшим братом он не поддерживал отношений. Жена родила ему подряд троих детей — двух дочек и сына. Рабочих рук в доме не было. Каждую весну в счет неиспользованных выходных дней отпрашивался с работы и отправлялся в деревню засадить приусадебный участок. В начале лета он приезжал красить дом, в разгар лета и пору «малой жары»[60] взрыхлял землю, осенью собирал урожай. Обычно он добирался до дому глубокой ночью, работал весь день, а на следующее утро возвращался на шахту. Ни разу не задержался. Бывало, что опаздывал на автобус, и тогда всю ночь шел пешком.

Нелегкой была жизнь, но он не жаловался. Хотя после двадцати с лишним лет работы в забое стали мучить желудок и ревматизм. Он нуждался в заботе, нормальном питании и сне, но приезд жены все оттягивал, боясь осложнений. Так прошло несколько лет. Боли в желудке и ревматизм все больше давали себя знать, и жена твердо решила приехать на шахту. Он не противился больше. Но где жить? Соседи по общежитию советовали построить домик. А стройматериалы откуда взять? Его высмеяли, ведь бревен на шахте полно, вон сколько домов построено! «Достать» стройматериал — не проблема. Тем более что он возьмет второсортный, а не первосортный, как начальство. Он поморщился, думал полдня, потом, растянув, как обычно, в улыбке рот, засмеялся и отрицательно покачал головой. Сосед по комнате, проходчик, проживший с ним вместе лет десять, хорошо его понимал; в выходной они пошли в лесничество, отыскали там какого-то родственника и купили сухостой — вполне сойдет для стропил; для такого домика вовсе не обязательно иметь бруски или бревна. Ежедневно после смены он шел к террикону собирать камни, на спине перетаскивал их на солнечное, защищенное от ветра горой место справа от железной дороги, у флажков, и складывал там, очищал налипшую землю. Вопреки ожиданиям, с помощью еще нескольких пар рук он все же выстроил однокомнатный домик. Жена оставила хозяйство на попечение дочерей, а сама с маленьким сынишкой перебралась к мужу. Теперь и у него наконец рядом была семья.

Очередь еще немного продвинулась вперед. Он все продолжал смотреть на блестящие, глянцевые сапоги, вспоминая свою, уже наполовину прожитую, жизнь, благо сейчас у него было свободное время. Обычно, вернувшись с шахты измученный, он валился на кан и сразу же начинал храпеть. А раз силы не те, значит, и голова не та, впрочем, головой он никогда особенно не умел работать.

Чего ждал он от жизни? Чего добивался? Он нечасто задавался такими вопросами. Почти никогда не испытывал обид или же недовольства. Многие считали его недотепой, на самом же деле он просто был человеком с открытой душой. Добрым и чутким. У окошечка снова началась перепалка, кто-то опять пытался влезть без очереди, стоявшие позади стали возмущаться, кричать. Такое здесь часто случалось. Видимо, пережив «великую культурную революцию», люди стали раздражительными, из-за любой мелочи, величиной с горошину, вспыхивают ссоры, перебранки — нет чтобы просто так уступить. Ему вдруг захотелось успокоить людей, вступиться за парня, у которого, может быть, срочное дело или случилась беда, позарез нужно зерно, а стоять он не может.

Надо научиться прощать друг друга, быть терпимее, тогда и жить будет легче. Он был уверен, что у каждого свои трудности: у народа — свои, у начальства — свои. Каждый может ошибаться, у каждого свои слабости, и если на все обращать внимание, на дело не останется ни сил, ни времени. Он уже готов был пойти к окошку, утихомирить ссорящихся, но вдруг передумал. «Ладно!» — сказал он себе. Но почему «ладно»? Дело в том, что в последнее время (а может, уже довольно давно) он стал сомневаться в своей правоте, в самом дальнем уголке души появилось «что-то», а что, он и сам не мог понять. Это «что-то» все росло и росло, лишало его покоя. Он вспомнил годы тяжелой борьбы и гонений. Лишь те преуспевали, лезли наверх, кто мог обвести вокруг пальца и начальство, и подчиненных, у кого язык хорошо подвешен, а кто честно работал, на того все валили, как будто так и надо.

Он душой болел за государственную казну: взять хотя бы шахту! Металлическая опора, к примеру, стоит больше ста юаней, как наручные часы, а сколько их валяется! И никому дела нет: начальство спрашивает с рабочих только количество, чтобы в срок отрапортовать об успехах, вносит беспорядок, мешает делу, а качество никому не нужно. Учета никто не ведет, ежегодно на одной только шахте пропадает больше ста тысяч тонн угля!

Каждый начальник прежде всего заботится о собственной выгоде. А производственные проблемы норовит спихнуть на другого… Сын помощника директора шахты женился на дочери начальника диспетчерской, живут друг против друга, а разъезжают на казенной машине, причем дальней дорогой, ну и, разумеется, бензин государственный. Говорят, будто начальники все перессорились между собой. Он только и слышит, как все охают да ахают, говорят, если и дальше все так пойдет, шахта превратится в бардак. Осуществляются ли «четыре модернизации»?[61] Чем они там наверху заняты? Обычно он всегда и всех мог понять, но тут едва ли найдешь оправдание. Общее положение, как эпидемия, сказалось и на нем. Уже не было прежних сил, что-то очень важное ушло из души, и там теперь пустота. Словом, трудно. Ох, как трудно. Сколько хлопот, например, с покупкой зерна!

У жены и сынишки временная прописка, поэтому нет продовольственной книжки, зерно, получаемое от производственной бригады, а также выращенное на приусадебном участке, невозможно притащить на себе в город — приходится сдавать на приемный пункт в обмен на продовольственные книжки, а книжки отоваривать в магазине. Но в магазине не всегда все бывает. Горожанам в один раз можно, например, купить пшеницу, ржаную, кукурузную муку, гаолян или чумизу, если их нет — разрешают купить в другой раз, достаточно сделать соответствующую запись в книжке; те же, у кого временная прописка, должны выкупать все за один раз. Бывало, подойдет его очередь, а зерно все распродано. Через некоторое время снова надо идти и снова стоять в очереди. С временной пропиской около ста семей. Но это мало кого интересовало. Шахтеры, человек тридцать, с трех участков писали, говорят, в Управление шахты, просили решить как-нибудь этот вопрос. Прошло пять месяцев, но ответа не было. Самые настойчивые пошли узнать, как обстоят дела, к заместителю директора шахты по быту (тому самому, чей сын взял в жены дочку начальника диспетчерской). Только тогда стало ясно, что письмо ушло в неизвестном направлении. Оказывается, замдиректора слышал об этом деле, письмо читал, но выхода не нашел — ведь продовольственный магазин относится к финансово-торговому ведомству, к шахте не имеет ни малейшего отношения. Замдиректора еще и отчитал рабочих, сказав, что сейчас все заняты проведением в жизнь «четырех модернизаций», организацией труда на шахте, еще надо начислять заработную плату, премии — вот о чем прежде всего следует думать, а с бытовыми трудностями пусть сами справляются. Мало того, что написали письмо, так еще бегают, пристают со всякой ерундой, отвлекают начальство. Где же тут взять силы на модернизации! Временная прописка — проблема не новая, тут много сложностей. Рабочие замялись, мол, они сами-то городские, просто сочувствуют другим и пришли выразить общее мнение. Но замдиректора стоял на своем: вопрос о снабжении людей с временной пропиской — мелочь в сравнении с другими важными проблемами, и он надеется, что рабочие правильно поймут руководство… Так ничего и не решилось, и ему по-прежнему приходилось по нескольку раз в месяц стоять в очереди за зерном. Из молодого, пышущего здоровьем, статного парня он превратился в сгорбленного, изможденного старика и лишь теперь стал понимать, как тяжела жизнь, как непросто строить социализм.

Кто-то легонько толкнул его в спину — значит, надо продвинуться вперед. Но тут он застыл на месте, ослепленный на миг блеском резиновых сапог в лучах заходящего солнца. Этот блеск проник в самое сердце, затопил его горячей волной, в груди стало жарко, он словно парил в воздухе. Он вдруг распрямился, ощутив прилив сил. Ему вспомнился случай, происшедший несколько дней назад.