Камешек в небе. Звезды как пыль - Айзек Азимов

— Я тоже.

Странно, но это ее успокоило. Она села рядом с ним и посмотрела на раскрытые книги и листы расчетов.

— Все эти книги были здесь?

— Без них нельзя управлять кораблем.

— И вы все это понимаете?

— Не все. Но надеюсь, что понимаю достаточно. Вы знаете, нам нужно прыгнуть к Лигейну.

— Это трудно?

— Нет, если знаешь все данные — они есть, если имеешь приборы — тоже есть, и опыт. Вот этого у меня нет. Следовало бы совершить несколько прыжков, но я собираюсь сделать только один — так меньше вероятность неточности, хотя для этого потребуется гораздо больше энергии.

Не нужно больше говорить, ей будет страшно. Если она действительно испугается, с ней трудно будет справиться. Он говорил это себе, но ничего не помогало. Он хотел разделить с кем-либо тяжесть, частично снять ее с себя.

Он сказал:

— Я не все знаю. Плотность материи между нами и Лигейном, воздействующая на прыжок, определяет кривизну этого пространства вселенной. «Эфемериды» — вот та толстая книга — упоминает, что при некоторых стандартных прыжках необходимо учитывать коррекцию на кривизну и от нее рассчитывать собственную коррекцию. Я не уверен, что правильно запрограммировал компьютер.

— А что случится, если вы ошиблись?

— Мы можем вернуться в нормальное пространство слишком близко к солнцу Лигейна.

Она обдумала его слова, потом сказала:

— Вы не представляете себе, насколько мне лучше.

— После того, что я сказал?

— Конечно, на своей койке я чувствовала себя в пустоте — беспомощной и затерянной. Теперь я знаю, что мы куда-то направляемся, и пустота под нашим контролем.

Байрон почувствовал себя польщенным.

— Не знаю, под контролем ли.

Артемизия остановила его:

— Я знаю, вы справитесь с кораблем.

Может быть, так оно и есть, — подумал Байрон.

Артемизия подобрала под себя свои длинные ноги и сидела, глядя на него. На ней была лишь тонкая ночная рубашка, но она, казалось, не сознавала этого.

Она сказала:

— Вы знаете, когда я лежала на койке, у меня было отвратительное ощущение, будто я плыву, не умея плавать. И это пугало меня. Каждый раз, поворачиваясь, я немного подпрыгивала в воздух, а затем медленно опускалась, как будто меня поддерживали на плаву пружины.

— Вы спали на верхней койке?

— Да. На нижней я испытывала клаустрофобию: второй матрац всего лишь в шести дюймах над головой.

Байрон рассмеялся.

— Вот и объяснение. Гравитационное поле корабля ослабевает по мере удаления от центра. На верхней полке вы на двадцать — тридцать футов легче, чем на полу. Бывали когда-нибудь на пассажирских лайнерах? На больших кораблях?

— Один раз. В прошлом году я с отцом была на Тиране.

— На лайнерах гравитация во всех участках корабля направлена к внешнему корпусу, так что большая ось корабля всегда вверху, где бы вы ни находились.

— Должно быть, требуется много энергии, чтобы поддерживать искусственное тяготение.

— Достаточно для освещения небольшого города.

— А у нас не кончится горючее?

— Не беспокойтесь. На кораблях достигается полное превращение массы в энергию. Горючее — последнее, что у нас может кончиться. Раньше износится корпус.

Она смотрела на него. Он заметил, что ее лицо лишено косметики, но свежо. Удивительно, как она это делала. Вероятно, с помощью носового платка и небольшого количества питьевой воды. От этого она не пострадала: чистая белая кожа подчеркивала черноту глаз и волос. У нее очень «теплые» глаза, подумал Байрон.

Молчание длилось слишком долго. Он торопливо сказал:

— Вы не часто путешествовали? Только раз были на лайнере?

Она кивнула.

— Да и то не слишком часто. Если бы не наше путешествие на Тиран, этот грязный придворный не увидел бы меня. Не хочу говорить об этом.

Байрон сменил тему.

— Вы не любите путешествовать?

— Не очень. Отец обычно летает, нанося государственные визиты, открывая сельскохозяйственные выставки, посещая сооружения. Он произносит речи, которые для него пишет Аратап. Мы же остаемся во Дворце. Чем меньше мы передвигаемся, тем больше это нравится тиранам. Бедный Джилберт! Он один-единственный раз покинул Родию — по случаю коронации Кхана как представитель отца. И больше ему не позволили подняться на корабль.

Опустив глаза, она рассеянно поглаживала рукав куртки Байрона.

— Байрон!

— Да… Арта?

Он чуть запнулся, но выговорил.

— Как вы думаете, рассказ дяди Джила правдив?

— Не знаю.

— Может, это его воображение. Он много раз думал о тиранитах, но ничего не мог сделать, разве только испытать свои шпионские лучи. Это ребячество, он это знает. Может, придумал это и затем сам поверил. Я знаю его.

— Тем не менее, к Лигейну мы должны лететь.

Они были близко друг к другу. Он мог дотянуться до нее, коснуться, обнять, поцеловать. Его сдерживало типичное «не следует». Ничто, как казалось Байрону, не вело к тому. Только что они серьезно говорили о прыжках, о гравитации, о Джилберте. Но в какой-то момент он ощутил, что она мягко лежит у него на руках и прижимается губами к его губам.

Первым его побуждением было извиниться, но когда он смог отодвинуться и заговорить, она не сделала попытки убрать голову с его согнутой левой руки. Глаза ее оставались закрытыми.

Поэтому он ничего не сказал, а снова поцеловал ее, медленно и крепко. Это было лучшее, что он мог сделать, и он тут же понял это.

Наконец она чуть сонно сказала:

— Вы не голодны? Я принесу вам концентрата и подогрею его. Потом, если хотите спать, я останусь здесь и подежурю. И мне лучше пойти одеться.

Она повернулась и уже от двери добавила:

— Когда привыкнешь, у этого пищевого концентрата не такой уж плохой вкус. Спасибо за то, что заготовили его.

И это, скорей, чем поцелуи, означало мирный договор между ними.

Когда несколько часов спустя Джилберт вошел в корабельную рубку, он не высказал удивления, застав Артемизию и Байрона за глупой болтовней, и никак не комментировал тот факт, что рука Байрона лежит на талии его племянницы.

Он спросил:

— Когда прыжок, Байрон?

— Через полчаса.

Полчаса прошли, приборы были установлены, разговоры смолкли.

Точно в момент «ноль» Байрон глубоко вздохнул и повернул слева направо рычаг.

Было не совсем так, как на лайнере. «Безжалостный» был мал, и прыжок прошел не так гладко. На долю секунды у них все расплылось перед глазами.

Но вот все выровнялось.

На экране появились другие звезды. Байрон развернул корабль, так что звездное поле поднялось, и каждая звезда описала дугу.