Призрак - Ю Несбё

— Привет, Вор.

Давненько меня никто так не называл.

Я смахнул слезы. И узнал очертания. Да, я все узнал. Даже пистолет. Из репетиционного зала его похитили не случайные взломщики, как я надеялся.

Удивительным было то, что я не испугался. Наоборот. В тот же миг я совершенно успокоился.

Я снова посмотрел на свою вену.

— Не делай этого, — сказал голос.

Я посмотрел на свою руку, она была твердой, как рука карманника. Это был мой шанс.

— Я пристрелю тебя.

— Не думаю, — ответил я. — Тогда ты никогда не узнаешь, где Ирена.

— Густо!

— Я просто делаю то, что должен, — сказал я и укололся. Попал. Поднял большой палец, чтобы придавить место прокола. — А теперь ты можешь сделать то, что должен.

Снова начали бить церковные колокола.

Харри сидел в тени у стены гостиной. Свет от уличного фонаря падал на матрацы. Он посмотрел на часы. Девять. Три часа до отправления рейса на Бангкок. Боли в шее внезапно заметно усилились. Как жар от солнца перед тем, как оно скроется за тучей. Но солнце скоро зайдет, а он скоро освободится от боли. Харри знал, как все должно было закончиться, это было так же неизбежно, как и его возвращение в Осло. Он знал, что человеческая тяга к порядку и установлению причинно-следственных связей заставила его напрячь собственное сознание, чтобы увидеть логику в происходящем. Потому что мысль о том, что все происходящее является хаосом, что оно совершенно бессмысленно, вынести тяжелее, чем самую ужасную, но понятную трагедию.

Он пошарил в кармане в поисках пачки сигарет и нащупал кончиками пальцев рукоятку ножа. У него появилось такое ощущение, что ему давно стоило избавиться от этого оружия, что на нем лежит проклятие. Как и на Харри. Но какая разница, он был предан анафеме задолго до ножа. И проклятие это было хуже удара любого кинжала, оно гласило, что любовь свою он разносил вокруг как чуму. Асаев говорил, что его нож переносит страдание и болезни от хозяина к тому, в кого вонзится. Так и все люди, которые позволяли Харри себя любить, поплатились за это. Погрузились на дно, были отняты у него. Остались только призраки. Все. А теперь еще Ракель и Олег.

Он открыл пачку сигарет и заглянул внутрь.

Как это он посмел вообразить, что ни с того ни с сего обойдет проклятие, что сможет сбежать с ними на другой конец земного шара и жить долго и счастливо? Харри думал об этом, одновременно поглядывая на часы и прикидывая, во сколько надо выехать отсюда, чтобы все-таки успеть на самолет. Он слушал свое собственное жадное эгоистичное сердце.

Он достал помятую семейную фотографию и снова посмотрел на нее. На Ирену. И ее брата Стейна. На юношу с хмурым взглядом, с которым он встречался и которого вспоминал еще по двум моментам. Первое воспоминание связано с этой фотографией. Второе связано с тем вечером, когда он вернулся в Осло. Он шел по Квадратуре, и молодой человек окинул его изучающим взглядом. Из-за этого взгляда Харри поначалу принял его за полицейского, но он ошибался. Полностью ошибался.

А потом он услышал шаги на лестнице.

Начали звонить церковные колокола. Звук их был слабым и одиноким.

Трульс Бернтсен остановился на верхней ступеньке лестницы и посмотрел на дверь. Ощутил биение сердца. Они снова увидятся. Он радовался и страшился одновременно. Сделал вдох.

И позвонил.

Поправил галстук. Он не слишком хорошо чувствовал себя в костюме. Но понимал, что без него никак не обойтись, после того как Микаэль рассказал, кто придет на новоселье. Все, на чьей форме красуется блестящая латунь: от уходящего начальника полиции и начальников подразделений до их старого конкурента из убойного отдела Гуннара Хагена. Явятся политики. Хитрая дамочка из городского совета, фотографии которой он разглядывал, Исабелла Скёйен. И пара телезвезд, с которыми Микаэль познакомился неведомо как.

Дверь открылась.

Улла.

— Какой ты красивый, Трульс, — сказала она.

Хозяйская улыбочка. Блестящие глаза. Но он в ту же секунду понял, что явился слишком рано.

Трульс просто кивнул, не решился сказать в ответ то, что должен был: что она сама прекрасно выглядит.

Она приобняла его, пригласила войти и сообщила, что приветственное шампанское еще не разлили по бокалам. Она улыбалась, размахивала руками и бросала полупанические взгляды на лестницу, ведущую на второй этаж. Наверняка надеялась, что сейчас спустится Микаэль и примет на себя роль хозяина. Но Микаэль был увлечен одеванием, внимательно всматриваясь в свое отражение в зеркале и укладывая волосы как положено.

Улла слишком быстро и возбужденно болтала о людях, с которыми они вместе росли в Манглеруде, знает ли Трульс, что с ними стало?

Трульс не знал.

— Я не поддерживаю с ними связь, — ответил он.

И был совершенно уверен, что она знает: он никогда не поддерживал с ними связь. Ни с кем из них, ни с Гоггеном, ни с Джимми, ни с Андерсом, ни с Крёкке. У Трульса был только один друг — Микаэль, который постоянно заботился о том, чтобы Трульс всегда находился на расстоянии вытянутой руки, даже тогда, когда Микаэль начал удаляться от него по социальной и карьерной лестнице.

Темы для разговоров у них иссякли. А у Трульса их не было с самого начала. Тогда Улла сказала:

— А как насчет женщин, Трульс? Есть что-нибудь новенькое?

— Насчет этого ничего нового.

Он попытался произнести это весело, как она. Сейчас ему действительно хотелось держать в руках приветственный бокал шампанского.

— Неужели никто не может покорить твое сердце?

Она склонила голову набок и со смехом подмигнула ему, но он видел, что она уже жалеет об этом вопросе. То ли потому, что заметила, как он покраснел. То ли потому, что знала ответ, хотя об этом никогда не говорилось вслух. «Да, ты, ты, Улла, смогла покорить мое сердце». Когда он ходил на три шага позади суперпары Микаэля и Уллы на Манглеруде, всегда на своем месте, всегда готовый услужить, но с маской «мне скучно, но ничего повеселее придумать не могу» на лице, а в это время в сердце его горел огонь любви к ней, и он краешком глаза отмечал ее малейшее движение или изменение выражения лица. Он не мог заполучить ее, знал, что это невозможно. Но все равно мечтал о ней, как человек мечтает о возможности летать.

Наконец с лестницы спустился Микаэль, вытягивая рукава рубашки из рукавов смокинга, чтобы выставить на всеобщее обозрение запонки.

— Трульс!

Это прозвучало преувеличенно сердечно, как обычно человек приветствует малознакомых людей.

— Почему у тебя такой суровый вид, дружище? Нам надо обмыть этот дворец!

— А я думал, мы будем праздновать назначение нового начальника полиции, — сказал Трульс, оглядываясь по сторонам. — Я слышал это сегодня в новостях.

— Утечка, официальной информации пока нет. Но сегодня мы будем восхищаться твоей террасой, Трульс! Как там насчет шампанского, дорогая?

— Уже разливаю, — сказала Улла, смахнула невидимую пылинку с плеча мужа и исчезла.

— Ты знаком с Исабеллой Скёйен? — спросил Трульс.

— Да, — ответил Микаэль, по-прежнему улыбаясь. — Она придет сегодня вечером. А что?

— Ничего. — Трульс сделал вдох. Это надо сделать сейчас или никогда. — Я хотел спросить еще об одной вещи.

— Да?

— Несколько дней назад меня направили на задание, арестовать одного парня в «Леоне», в гостинице, ну, знаешь?

— Не думаю.

— Но пока я производил задержание, появились еще два незнакомых мне полицейских и попытались задержать нас обоих.

— Накладка? — Микаэль рассмеялся. — Поговори с Финном, он координирует оперативную работу.

Трульс медленно покачал головой.

— Я не думаю, что это была накладка.

— Да?

— Я думаю, кто-то намеренно отправил меня туда.

— Считаешь, кто-то хотел тебя разыграть?

— Да, разыграть меня, — сказал Трульс и поймал взгляд Микаэля, но не обнаружил ни малейших признаков понимания. Неужели он ошибся? Трульс сглотнул: — И я подумал, что ты можешь что-нибудь об этом знать, что ты участвовал во всем этом.

— Я? — Микаэль откинул голову назад и громко рассмеялся.

Трульс заглянул в его пасть и вспомнил, как Микаэль всегда возвращался от школьного зубного врача без единой пломбы. Даже у Кариуса и Бактериуса[63] не было над ним власти.

— Хотел бы я в этом поучаствовать! — хохотал Микаэль. — Слушай, а они что, уложили тебя лицом на пол и надели браслеты?

Трульс посмотрел на Микаэля. Значит, он ошибся. Поэтому он рассмеялся вместе с ним. Не столько от облегчения, сколько оттого, что представил, как на нем сидят двое полицейских, и от заразительного хохота Микаэля, который всегда приглашал его посмеяться вместе. Нет, приказывал смеяться. А еще он окружал его заботой, согревал, делал частью чего-то большего, членом дуэта, состоящего из него и Микаэля Бельмана. Друзья. Он услышал собственный хрюкающий смех, поскольку Микаэль перестал хохотать и лицо его приобрело задумчивое выражение: