Шакалы пустыни (СИ) - Валин Юрий Павлович

Французские патрули и дозоры к текущей минуте были оттянуты с окраин города, поскольку несколько патрульных уже погибло от внезапных метких выстрелов, а застава на южной дороге подверглась нападению неизвестных – пехотинцы подняли на штыки троих сумасшедших фанатиков, но и сами потеряли шестерых, не считая дюжины раненых. Именно из-за этого инцидента генерал Бельяр к середине ночи считал южный фланг наиболее опасным – нападение выглядело слишком дерзким, убитые головорезы слишком хорошо владели пистолетами и саблями, чтобы и на самом деле быть «спятившими дервишами-оборванцами». Генерал подозревал, что сотня-другая мамлюков, пользуясь темнотой и рокотом порогов, попытается прорваться в город с юга, дабы посеять панику и помочь главным силам, атакующим полевой лагерь французов. Пока было понятно, что дерзкие нападения на городские подразделения, покушение и чудовищное злодеяние в лазарете – всего лишь отвлекающие маневры. Мурад-бей попытается решительно разгромить дивизию и удар мамлюков будет силен. Видимо, противник ждет рассвета, дабы мощно атаковать лагерь. Генерал Бельяр колебался: сразу ли вернуть к лагерю столь поспешно откомандированную батарею или придержать 8-фунтовые орудия для отражения вероятных сюрпризов Мурад-бея? Французский штаб был уверен в стойкости своих пехотинцев и несокрушимости каре – лагерь, несомненно, отразит любой удар. Иное дело сражение в городе – здесь коварные мамлюки, привыкшие индивидуально и вне строя действовать пистолетами и холодным оружием, имели тактическое преимущество. Посему генерал Бельяр ограничился возвращением к восточной дороге и полевому лагерю конных егерей: неповоротливым линейным батальонам не помешает маневренная поддержка. Артиллеристам было приказано оставаться у штаба, но упряжки держать наготове. В штабе французов несколько занервничали, и как следствие, утеряли равновесие.

Серьезное сражение, начатое даже не на рассвете, а практически поздним вечером – абсолютно дурной тон и эксцентричность, прежде не присущая даже диким вождям мамлюков. Но главное: ранение генерала и вырезанные в госпитале больные! Солдаты изъявляли готовность вообще не брать пленных, и в штабе понимали ярость честных вояк.

Генерал слушал вялую перестрелку у полевого лагеря и гадал – до рассвета или уже после первой утренней молитвы атакует Мурад-бей? Волновала ситуация и на юге, у порогов – местность там была столь своеобразна, что дозорные вполне могли не услышать и прозевать вражеских кавалеристов.

Несомненно, крупным силам там не развернуться, налет будет остановлен на улицах. Но в неразберихе пехота может понести чувствительные потери. В неправильном бою, в мгновенно вспыхивающей рукопашной, да еще при плохой видимости, может случиться, что один мамлюк будет стоить десятка солдат. Увы, французские парни вышколены именно для строевого боя, и даже гусары предпочитают не  сходиться в рубке «один на один» с неистовыми сабельниками Египта. Дело не в личной храбрости. Дело в средневековой дикости. Впрочем, скоро рассвет и нахлынувшие толпы нарядных воинов военно-исторического прошлого неминуемо разобьются о стальные квадраты-каре современной (пусть и оборванной) непоколебимой пехоты.

О северных кварталах генерал Бельяр практически не думал. Крупным силам мамлюков там взяться неоткуда, но если они даже вздумают обойти город, дорога там единственная, местность изрезанна, камениста и неудобна для кавалерийских действий. Хотя если есть желание – добро пожаловать! Стесняющая сама себе масса всадников, выкатывающаяся на площади под плотные залпы пехоты – что может быть лучше?

Генерал Бельяр был прав во всем, кроме одного. Противник имел более сложный план. И хотя почти сразу после начала сражения многие мамлюки забыли приказ, поддавшись столь знакомому упоению боем и предвкушению сладости вражеской крови, отдельные воины со своими слугами-оруженосцами продолжали действовать по плану.

Северная окраина: с воинственным ревом, стрельбой и призывами к Аллаху, кавалерия ворвалась в город. Французские дозоры этого события не пропустили (да его и невозможно было прозевать), стрелки легкой полубригады спешно заграждали улицы импровизированными баррикадами и выстраивались за преградой. Заграждение не выглядело таким уж убедительным, но лица пехотинцев были бледны и хищны. Здесь все помнили погибших в лазарете товарищей…

—  Строят просто отвратительно, – пробормотала Катрин, освобождая провалившуюся ступню. Опять крыша, на этот раз дряхлая до невозможности. Насчет шума можно было не стесняться – буйная египетская кавалерия орала, ржала и гремела копытами так, что стены тряслись. Вот именно. Сейчас все рассыплется, и как шмякнешься…

Архе-зэка перебралась на соседнюю постройку. Дальше придется обхватывать ствол пальмы, и, либо спускаться с плоскокрышного «олимпа» на грешную землю, либо воспарить духом-телом на обезьяний маневр и скакнуть на следующее дерево. Собираясь спускаться, оглянулась. На улицах завязывалось сражение. Заборы и дома заслоняли происходящее, но по выстрелам и отблескам зажженных факелов понятно: спалят Сиену-Асуан, как пить дать, дотла спалят. По близкому проулку пронеслась четверка всадников, за ними еще трое. Целеустремленно галопируют. Нормальные мамлюки всегда идут в обход, песня была такая. Ну, почти такая, отчего-то вспоминается все время. Все же кто-то ее здешним аборигенам подробно напел. Катрин поморщилась. Шеф старинные иноязычные кино-песенки вряд ли коллекционирует, но в лоб ему пулю пустить все равно придется. Ублюдок сонливый.

Шумела река: что ей битвы и раздумья ничтожных человечков. Катрин взглянула на едва различимый силуэт острова, вздохнула. Вон, вроде бы лодки стоят. Цепью пристегнуты или по старинке веревочкой? Вот жизнь, прямо непонятно, как девушка должна к своему выходному вечеру готовиться: ятагана в сумочке достаточно, или нужно было и «фомку» прихватить?

 Ближайшая лодка оказалась «на веревочке», с веслами и вообще вполне подходящих размеров. Катрин, проникшись симпатией к простодушному хозяину, веревку резать не стала, развязала узел, и, не медля, отпихнулась от берега. Все же хороший городишко: воров не боятся, куда тут с Нила с той лодкой денешься, опознают, прижурят палками, камнями, да теми же веслами. Но война… Да, война столько неповинных лодок она списала.

На ближайшем острове коротко хохотнул шакал. Лодочница насторожилась – послышалось, или… Мрачный весельчак, неизвестно зачем забравшийся на небогатый добычей клочок суши, помалкивал. Видимо, послышалось. Довела эта экспедиция – от любого волчьеобразного звука сердце в пятки уходит. А по сути, всего лишь миф, поэтическая мрачная метафора…

Оказалось, что философствовать рано, ибо с берега окликнули. Не особо громко, зато однозначно властно. Кого-то архе-зэка прозевала-просмотрела (это все урчание порогов виновато), но если командные интонации, то это явно не лодочный владелец. Тот с учетом ситуации и близкой пальбы иначе бы заорал. Если вообще шуметь осмелился бы.

—  Ааллаху алим! – дипломатично напомнила Катрин, наваливаясь на весла. Номер не прошел: видимо, на безбожников нарвалась. С берега рявкнули злее, одна из фигур прыгнула к самой воде, и в руках человека угадывался предмет, «конструктивно схожий с ружьем типа «мушкет»». Катрин почувствовала себя уточкой в тире – как известно, то мишень хоть движущаяся, но легкосшибаемая. Можно было бы плюхнуться за борт – мушкеты не пулемет, из них в темноте хорошо плавающего-ныряющего человека достать сложно. Но оружие, пороховница и девичья честь (предметы чуткие и легко-портящиеся) призывали воздержаться от купания.

 Пришлось развернуть плавсредство и грести к берегу. С камня что-то назидательно и уверенно вещали, спасало то, что пока ответа не требовали. Архе-зэка пониже опустила голову, шмякала веслами и пропитывалась злостью. Что за город – вообще распрощаться с ним невозможно?! Казалось бы: воюете и воюйте себе, нет, лодки они отлавливают. А вдруг кто на утреннюю зорьку сплавать собрался, нервы хотел успокоить ужением рыбки? Никакого уважения к правам человека. Козлы пустынные. Судя по грубому мемеканью, в стаде не менее трех голов.