Милорд (СИ) - Баюн София

Если рассказывать эту историю, то нужно было признаваться, что ее брата убили трое — Ника, Мартин, и она, Лера, положив проклятый пистолет в комод и сообщив об этом Виктору.

Говорить об этом Рише она бы точно не стала.

— Так почему ты приперлась только сейчас?

— Я искала его… искала, с тех пор, как увидела в театре… я… хотела… попросить прощения. Мне… не надо было думать, что он… желает мне зла…

— Вот как.

— Но нигде не было следов… дом в деревне стоял пустой, и это совсем другой дом… а вчера мне позвонил Нис, мой младший брат, его… женщина, повитуха, на воспитание взяла, когда папа застрелился… с ней Вик дружил…

— Мне плевать.

— Да… конечно… он сказал, что в окнах горит свет. Я приехала, думала, найду его… а там женщина… сказала… дала мне адрес. И я поехала…

— Что, маму из дурки уже выпустили? — фыркнула Лера. — Ну да, ну да. За котят у нас долго не держат…

— Это его мать? Эта… это… была его мать?!

— Ага, мы же тут все убийцы-психопаты, садисты с бритвами, — оскалилась Лера. — Такая уж у нас наследственность, солнышко. Такая уж получилась семья.

— Я не… я не хотела. Где его могила? — вдруг вскинулась Риша. — Он здесь похоронен, в этом городе?

Лера молчала. Она не хотела показывать ей могилу брата. Но все-таки Виктор любил эту девушку, хоть она и не заслуживала такой любви. К тому же он учил ее рассказывать истории, а рассказывать истории надо до конца.

— Поехали. Подожди, штаны надену.

Лера зашла в свою спальню. Не стала краситься и расчесываться, но сорвала с кровати простыни и бросила угол. Теперь запах ее раздражал — остывший, чужой.

Она редко платила по счетам, почти не покупала еду и алкоголь, тратила деньги только на сигареты, таблетки и постельное белье. По два комплекта в неделю.

Когда она вышла из комнаты, Риша уже оделась и сидела на корточках, гладя большого серого кота.

— Руки убери, — попросила Лера.

— Это его кот?

— Вик ненавидел кошек, — выплюнула она, поднимая кота на руки. Он только вяло дернул хвостом.

Кот был тощий, ленивый и трехлапый. Ветеринары так и не спасли переднюю лапу, зато сохранили ему зрение.

Лера почти не замечала кота. Даже не давала ему имени. И не хотела признаваться себе, что предпочла бы, чтобы выжил белый котенок.

Она опустила кота на пол, не глядя дернула с крючка черное, облепленное шерстью пальто и вышла из дома.

Заперла за собой дверь — самую дорогую и надежную, какую нашла, с пятью замками. Лере не хотелось, чтобы кто-то ее тревожил.

Машина была припаркована там, где она ее оставила. С ней никогда ничего не случалось — ее не царапали, на нее не гадили птицы и не падали листья. Конечно, ведь это была правильная машина.

По дороге они не разговаривали. Лера упрямо не меняла диск, и каждый раз слушала французский шансон, который так и не полюбила. Вела она осторожно — очень боялась аварии. Любой царапинки на крыле, даже треснувшей фары. Но перестать пользоваться машиной брата не могла. Ей казалось, что тогда умрет еще какая-то его часть.

Она остановилась у цветочного ларька в центре города. Лера ненавидела кладбищенские цветы и всегда покупала живые.

Отдала Рише огромный букет ярко-алых роз и проволочный каркас.

— Умеешь венки делать? — Она кивнула. — Вот и займись по дороге, хоть что-то хорошее он от тебя увидит…

— Красные… красивы только… белые цветы… — прошептала Риша, вытаскивая первую розу.

— Думаешь, ему не хватило треклятых белых венков? — оскалилась она. — Я бы тебе белый купила, только он меня не простит.

Могила была неприметной. У самой ограды, в тени огромного тополя, растущего за забором. Лера молча смела с мраморно плиты листья.

На белом камне черной вязью было выведено «Виктор Редский». Ни дат, ни прощальных цитат, ни гравировок со свечами. Лера знала, что ему бы понравилось.

Риша молча стояла у нее за плечом, часто всхлипывая и не вытирая лицо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Так это правда… я думала… я до последнего думала ты…

— Обманываю, солнышко? Нет, милая, он действительно умер.

— Почему на камне только одно имя?! — вдруг выкрикнула она, падая на колени и протягивая руки к надгробью. — Это неправильно! Нет, не может быть, ему даже имени на надгробье не досталось!

— Какое имя?! — слова шипели и обжигали сжатые зубы. — Какое имя ты хочешь, тварь?! Не смей о нем говорить! Рядом с именем моего брата никогда, никогда не будет стоять больше ничьих имен, тебе ясно?!

Она села рядом с Ришей на колени и трясущейся рукой погладила ее по щеке, а потом все-таки вцепилась ей в волосы и прижала лицом к ограде.

— Ваш Мартин — подлый убийца! Предатель и палач! Он не заслужил никакой памяти, и ты… я буду надеяться, что ты… если ты хоть немного любила Виктора, тоже забудешь это имя.

Лера разжала пальцы, а потом встала и не оборачиваясь пошла к машине, оставив за спиной рыдающую, обнимающую ограду Ришу.

Наверное, стоило сделать правильно. Рассказать историю до конца.

Вик хотел бы, чтобы она рассказывала истории правильно.

Но она была совсем не такой как Вик. Ей хотелось быть жестокой.

За занавесом

И льется жизнь, прервется жизнь, века идет вражда — В сраженье вашем, как в любви — ни совести, ни чести, В любви — как в битве, суждено сойтись, но не остаться вместе, Враги и братья, Человек и Море, Смерть и Красота. (Шарль Бодлер)

Ника приходила на пляж каждое утро. Ей нравилось, как в сонной тишине скрипели доски старого причала.

Нравилось, как розовое солнце топится в розовых волнах.

И нравилось приходить в одно и то же место, чтобы рисовать рассвет над морем — суть пейзажа, которую не приходилось вылавливать из обманчивой картинки.

Где остался темный парк и ржавые пятна света в пруду? Не было его. Приснился, привиделся.

Где осталась девушка в гриме, с которой пришлось карандашом смывать чужое лицо?

Ее тоже никогда не было. Не жила на этом свете.

Ника воткнула мольберт в мокрый песок прямо у воды. Прибой полоскал потяжелевший подол широкой зеленой юбки в огромных ярко-алых цветах, но Нике было плевать — зачем еще носить пестрые цыганские тряпки, если беспокоиться о них каждую минуту?

На палитре она смешивала жженую умбру, белый навахо и черный марс. Сегодня в волнах должен появиться парусник — единственная ложь на картине. Но теперь, когда Ника наконец-то получила власть над своей реальностью, это не имело значения.

Позади раздались шаги.

Она не стала оборачиваться — эти шаги она узнала бы в многотысячной толпе.

— Доброе утро, — улыбнулась она картине.

— Здравствуй.

Краем глаза она заметила, как рядом появляется темно-зеленая тень. Она подняла глаза.

Мартин стоял рядом, улыбался и наливал кофе из термоса в тонкую фарфоровую чашку — темно-красную, в золотых узорах.

— Ты сегодня рано, — заметил он, отдавая чашку и целуя Нику в висок.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Волны действительно были темнее, чем на картине.

— Я пришла рисовать корабль.

Ей нравилось море. Но еще больше нравилась их квартира в маленьком городе, где никто не говорил на их родном языке. В этом городе были узкие мощеные улочки, красные черепичные крыши, кованые открытые балконы и много солнца.