Формула памяти - Никольский Борис Николаевич

Почему он именно здесь? Зачем?

«Ладно, учитель, не грусти, — говорил ему в такие минуты его сосед по койке, бурят с забавным именем Цырен-базар. — Лучше пойдем, мне мамаша посылку прислала, угощу тебя…»

Прозвище «учитель» перекочевало за Новиковым и в роту радиомехаников.

Иногда Новиков думал: один ли он так долго, так медленно втягивается в эту жизнь, только ли для него это такой трудный процесс?..

В детстве одно время Новиков очень увлекся химией, у него даже была маленькая собственная лаборатория — набор колб, пробирок, разного рода резиновых трубок, спиртовок, химических реактивов. Мальчишкой он любил, слив вместе два раствора, наблюдать, как в колбе вдруг начинается какая-то новая таинственная жизнь, как за тонкими стеклянными стенками внезапно возникает движение: в прозрачной жидкости вдруг вырастают хлопья, все бурлит вокруг них, они колеблются, то опускаясь ко дну, то вновь поднимаясь, и неожиданно на дне колбы появляется первый крошечный кристалл, затем второй, третий… они множатся, разрастаются…

Теперь, когда Новиков присматривался к жизни своего взвода, она, эта жизнь, в первые недели напоминала ему картину, виденную в детстве за стенками колбы. Это только казалось, что каждый день на утреннем ли осмотре, на вечерней ли поверке перед помкомвзвода сержантом Козыревым предстают одни и те же тридцать человек Соединенные в один коллектив, эти люди, никогда прежде не знавшие друг друга, теперь, словно различные вещества за стенками колбы, притирались друг к другу, отталкивались друг от друга или притягивались один к другому, проявлялись характеры, — все было в движении…

Новикову нравился Цырен-базар с его мягкостью, с его расположенностью ко всем и неизменным дружелюбием, которые не оставляли его даже утром, после подъема, когда обычно легче всего вспыхивали ссоры между солдатами — из-за пропавшей щетки, из-за места возле умывальника, из-за других подобных мелочей. Даже в такие минуты Цырен-базар умел сохранять невозмутимость.

Ближе других, казалось бы, должен был быть Новикову Ростовский — его ровесник, призванный, так же как и Новиков, значительно позже своего срока, работавший до призыва в театральных мастерских. Но что-то мешало Новикову сойтись с этим человеком: то ли отталкивало его высокомерие, то ли не нравилась готовность судить обо всем с пренебрежительной усмешкой человека, имевшего доступ туда, куда не допускались другие. А может быть, в этом случае просто действовал закон одноименных полюсов: между ними было слишком много общего.

С тех пор как начались учебные занятия, как пошла электротехника, радиотехника и прочие премудрости, положение и роль самого Новикова во взводе заметно изменились. Он быстро обогнал многих, к нему обращались за помощью и советом, и у начальства он теперь был на неплохом счету.

Вот, пожалуй, тогда-то он и обнаружил вдруг в первый раз, что у него есть и время и желание сходить в библиотеку.

В воскресенье, как и положено, он отпросился у сержанта Козырева на полчаса и пошел в клуб.

В небольшом помещении библиотеки было пусто и тихо, лишь библиотекарша, круглолицая женщина средних лет в коричневом шерстяном платке, наброшенном на плечи, сидела за столиком с формулярами да из-за книжных полок, из глубины комнаты доносились чьи-то шаги: кто-то бродил там, вероятно выбирая книгу.

Библиотекарша заполнила карточку на Новикова, бросив на него быстрый заинтересованный взгляд, когда он упомянул о своем высшем образовании, и пошла за однотомником Джека Лондона, который попросил Новиков. Почему-то Новикова именно здесь, в армии, вдруг потянуло непременно перечитать «Мартина Идена». У него было такое ощущение, будто сейчас этот роман в чем-то существенном может помочь ему.

Библиотекарша долго не появлялась.

Потом Новиков услышал, как там, в глубине комнаты, зашептались, кто-то тихо засмеялся.

— Да подойди сама и спроси! — Шепот стал громче, и теперь Новиков мог разобрать слова. — Чего ты боишься? Не съест же он тебя!

— Я и не боюсь! — так же шепотом сердито отвечал девичий голос. — Вот еще!

За те два с лишним месяца, что провел Новиков в армии, ему ни разу не приходилось встречаться с девушками, даже видеть их вблизи не случалось — сама возможность их существования здесь, в военном городке, казалась ему сомнительной, маловероятной, и оттого сейчас, услышав этот девичий голос, догадавшись к тому же, что говорят о нем, Новиков внезапно заволновался. Смущение и растерянность охватили его.

— Вот упрямая! Вся в отца! — услышал он, и библиотекарша появилась из-за книжных стеллажей одна.

— Дочка это моя, — пояснила она Новикову. — Десятый класс в этом году кончает, в педагогический мечтает поступать. Как услышала, что вы педагогический кончали, так и пристала ко мне: расспроси да расспроси!.. Она у меня ведь ничего, кроме военных городков, не видела. Мы с мужем всю жизнь кочуем, и она с нами. Среди солдат выросла, другой жизни, можно сказать, и не знает. Конечно, со свежим человеком насчет института поговорить ей интересно. Так вот, застеснялась…

Новиков пробормотал в ответ что-то невнятное, не очень вразумительное, что должно было означать: он, мол, всегда с удовольствием ответит на любой вопрос. Мысль о том, что девушка, не видимая там, за книжными полками, слышит каждое их слово, прислушивается к разговору, вызывала у него чувство скованности и неловкости.

— Вообще, она у нас бойкая. Особенно там, где не надо, — продолжала библиотекарша. — Еще в третьем классе, помню, училась, под стол еще, можно сказать, пешком ходила, а уже, бывало, приставала к отцу, чтобы в тир взял, — хочу стрелять, и все! А отец и рад. И что вы думаете — сейчас уже не хуже отца стреляет, честное слово, я не преувеличиваю. Так теперь у нее новая фантазия — с парашютом прыгать!..

Новиков опять пробормотал нечто невнятное.

В душе он ругал себя за эту невнятность, за эти невразумительные реплики, — нечего сказать, хорошенькое, наверно, впечатление составится о нем у девушки! — но по-прежнему испытывал растерянность и смущение, и ничего значительного, интересного, что бы он сейчас должен был произнести, просто не приходило в голову.

Он надеялся, что девушке в конце концов надоест молчать и таиться за книжными полками и она появится, выйдет сюда, но, видно, и впрямь у нее был упорный характер. Так и не удалось Новикову увидеть ее. Он даже подумал: может быть, там, в глубине комнаты, есть еще один выход — девушка просто-напросто уже ушла, и он совершенно напрасно воображает, будто она сейчас ловит каждое его слово.

Новиков вышел из библиотеки, унося под мышкой «Мартина Идена» и кляня себя за ненаходчивость, несообразительность, — другой бы на его месте не растерялся и наверняка нашел способ заставить девушку хотя бы выглянуть из своего укрытия.

Это несостоявшееся знакомство, несовершившаяся встреча задела, растревожила его душу. Может, покажись эта девчонка, она бы разочаровала его или оставила равнодушным, но теперь в ее облике ему рисовалось нечто загадочно-таинственное, своенравное и гордое. Воображение Новикова работало вовсю. Только усилием воли он заставлял себя не оглядываться на окна библиотеки.

«Да и что я для нее, для этой девочки? — говорил себе Новиков. — Солдат, каких здесь тысячи, которые вечно маячат у нее перед глазами… Да еще, к тому же, не блещущий выправкой, в плохо подогнанной шинели… Что я ей?..»

Он словно видел сейчас со стороны свою высокую, худую, сутуловатую фигуру в серой длинной шинели, в солдатской шапке-ушанке, в больших солдатских рукавицах, похожих на клешни, — разве что усмешку могла вызвать эта фигура…

Навстречу Новикову бежал солдат-посыльный из штаба.

— Послушай, Ерошина там? — спросил он.

— Кто?

— Ну, Ерошина, библиотекарша.

— Там, — сказал Новиков.

«Так вот оно что! — подумал он. — Вот, значит, кого имела в виду эта женщина, когда говорила: „Упрямая, вся в отца!“»

Дочь майора Ерошина, комбата…

Хотя, конечно, если рассудить здраво, ни в том, что жена командира батальона работает в библиотеке, ни в том, что комбат имеет взрослую дочь, не было ничего удивительного, Новикова это открытие поразило. И теперь, когда он уже знал, кто была эта девчонка, так и не пожелавшая выйти к нему, интерес к ней стал еще острее, еще сильней.