Жюльетта. Том I - Маркиз де Сад

Лицемерный и коварный человек, надежно защищенный четырьмя стенами своего дома и своей доброй репутацией, может смело предаваться пороку и не страшиться разоблачения. Однако всем известно, что цинизм уместен разве что под священным домашним кровом: он плохо воспринимается окружающими, отдает дурным запахом и, разрушая стену между вами и обществом, лишает вас возможности наслаждаться всем тем, что предлагает жизнь. Преступления разврата — не единственные, которые доставляют наслаждение: ты ведь понимаешь, что есть тысячи других — очень выгодных, — которые лицемерие делает для нас доступными, а цинизм недосягаемыми. Кто может сравниться по скрытности, ловкости, беспощадности с мадам Бренвилье[69], которая была одним из столпов высшего общества в свое время? Свои яды она испытывала в благотворительных заведениях и под маской милосердия и под покровом филантропии творила самые сладострастные из своих преступлений. Лежа на смертном одре, отравленный дочерью, ее наивный и любящий отец обратился к ней с такими словами: «О, любимая дочь моя, умирая, я жалею только о том, что больше не смогу сделать для тебя того, что хотел и не успел». Вместо ответа дочь подсыпала дополнительную дозу яда в чашку с питьем, которую дала умирающему.

Никогда на земле не рождалось более талантливого, более утонченного создания; она с великим искусством изображала религиозное рвение, не пропускала ни одной мессы, щедро раздавала милостыню и делала все, чтобы скрыть свои преступления. Прошло очень много времени, прежде чем все обнаружилось, и возможно, этого бы не случилось, если бы не досадная небрежность ее любовника[70].

Так пусть же эта великая женщина послужит тебе примером, дорогая, потому что лучшего я предложить не могу.

— Я знаю наизусть всю историю жизни этой выдающейся личности, — ответила я, — и давно мечтаю пойти по ее стопам. Но, любезный друг мой, мне бы хотелось иметь более современную модель для подражания: я хотела бы, чтобы она была много старше и опытнее меня, чтобы меня страстно любила и имела такие же, как у меня вкусы и страсти, чтобы мы могли мастурбировать вместе и удовлетворять друг друга, чтобы она смотрела сквозь пальцы на все прочие мои безумства; пусть даже она будет в чем-то выше меня, но не пытается надо мной властвовать; пусть дает мне мудрые советы, потакает моим капризам и прихотям; наконец, пусть она будет безмерно опытна в распутстве, нерелигиозна и беспринципна, чужда добропорядочности и добродетели и обладает пылким умом и ледяным сердцем.

— У меня как раз есть то, что тебе надо, — отвечал Нуарсей, — тридцатилетняя вдовушка, очаровательная, да нет — просто красавица, с гнилым и злобным нутром — короче, обладательница всех перечисленных тобой качеств, и она окажет тебе неоценимую помощь в жизни. Она сможет заменить меня в роли твоего наставника, ведь ты понимаешь, что, поскольку мы теперь почти разлучены, я не смогу с прежним рвением оказывать тебе всяческие услуги. Женщину эту зовут мадам де Клервиль, она владеет миллионами, знает всех, кого стоит знать, и все, что только возможно познать, и я убежден, что она согласится взять тебя под свое крыло.

— Вы слишком добры ко мне, несравненный Нуарсей, но это еще не все, мой друг: я хочу поделиться своим знанием с другими, я чувствую в себе настоятельную потребность в том, чтобы учиться, и искреннее желание учить других; я должна иметь учителя, это правда, но я хочу иметь и ученицу.

— Разумеется. Что ты скажешь насчет моей невесты?

— Что?! — Я вытаращила глаза. — Вы хотите доверить мне воспитание Александрины?

— Разве могу я отдать ее в более надежные руки? Буду счастлив, если ты займешься ею. Кроме того, таково желание Сен-Фона; он хочет, чтобы она близко сошлась с тобой.

— А что служит причиной отсрочки свадьбы?

— Ты же знаешь, что я в трауре по последней жене.

— Стало быть, вы подчиняетесь условностям?

— Иногда, просто ради видимости, хотя это жутко мне не нравится.

— Еще один вопрос, дорогой Нуарсей: вы уверены, что женщина, с которой вы собираетесь меня познакомить, не станет моей соперницей?

— Ты имеешь в виду твое положение в глазах Сен-Фона? Не беспокойся: Сен-Фон знал ее еще до того, как встретился с тобой, он и теперь развлекается с ней, но мадам де Клервиль не согласится принять на себя твои функции, а со своей стороны министр не будет воспринимать ее так, как тебя.

— Я обожаю вас обоих, и ваше благородство по отношению ко мне будет сторицей вознаграждено моим усердием на службе вашим страстям. Повелевайте, приказывайте — я буду счастлива служить инструментом вашего распутства и оружием ваших злодейств.

Своего любовника я снова увидела только после того, как исполнила предназначенную мне роль. Накануне условленного дня я постаралась внушить себе твердость и непреклонность, а наутро пришел старый господин. Прежде чем мы сели за стол, я употребила все свое искусство, пытаясь изменить к лучшему его мнение о сыне, и скоро обнаружила, что примирения между ними быть не может. Поэтому я поспешно переменила курс: ведь если бы примирение состоялось, я упустила бы возможность совершить преступление, к которому была полностью готова, а также потеряла бы миллион с лишком франков, обещанных мне. Поэтому я покончила с переговорами и приступила к делу. Подсыпать порошок было детской забавой, старик рухнул без чувств, его поспешно увезли, и два дня спустя я с удовольствием узнала, что он скончался в страшных муках.

Не прошло и часа после его кончины, как его сын пришел в мой дом на очередной ужин. Из-за плохой погоды нам пришлось устроиться внутри, и единственным гостем был Нуарсей. Я подготовила троих девочек от тринадцати до пятнадцати лет неописуемой красоты, полученных от одного парижского монастыря по цене в сто тысяч франков за штуку; это было дорого, но торговаться я перестала с тех пор, как Сен-Фон обещал возместить все мои расходы.

— Эти создания, — представила я их министру, — утешат вас за потерю, которую вы только что пережили.

— Я не нуждаюсь в утешении, — ответил министр, целуя меня, — и с превеликой радостью посылал бы на смерть дюжину таких праведников ежедневно, жалею я только о том, что он мало мучался — этот презренный шут.

— Однако должна признать, — сказала я, — что мне так и не удалось убедить его.

— Ты правильно сделала, что не уговорила его: я просто содрогаюсь при мысли, что эта тварь могла продолжать свое существование. Мне даже жаль, что пришлось похоронить его, правда, я испытал удовольствие от того, что его труп обратится в навоз и послужит пищей червям.