Город грешных желаний - Елена Арсеньева

Она пожала плечами — и вдруг вскрикнула:

— Эй, русский! Синьор Грегорио! Что это с тобой?!

Григорий тяжело оперся о край сундука, потому что ноги его не держали.

Ее изнасиловал Аретино! У нее родился ребенок, который потом умер! Было от чего покачнуться…

— Что, тебе не по силам эта ноша? — Глаза Джильи сверкнули презрением. — Ты случайно не из тех мужчин, которые полагают, будто женщина рождается на свет божий в то самое мгновение, когда они соизволяют бросить на нее свой снисходительный взор? А до этого времени она не живет, не чувствует, не страдает, не любит? Мужчина — да! Мужчина переживает целую жизнь! А женщина лежит в сундуке, как платье, которое уныло ждет своего часа и не знает, придет ли кому-то в голову извлечь его из затхлости и тесноты, и встряхнуть, и проветрить, и дать покрасоваться перед людьми!

Тьфу! — сердито плюнула Джилья. — Разве она виновата в том, что проклятый Марко Орландини убил ее мать, а Троянду, перепуганную девчонку, увез в Венецию? Разве она виновата, что попала в Мизерикордию, к этой бешеной Цецилии Феррари, у которой и незабудка станет распутничать с первым попавшимся пыреем? Она не виновата, что попалась на глаза Аретино! Не виновата, что хотела жить, а не сходить с ума в монастыре! И чем же она виновата, если я решила вернуться к Пьетро и вернуть его себе? Пьетро — мой, всегда был моим и всегда будет. А Троянде нужна любовь… она рождена любить одного-единственного мужчину, да вот беда — он ей еще не попался… То есть мне казалось, что попался, но теперь я вижу, что нет!

Григорий только зубами скрипнул.

— Да чего ты к нему прицепилась? — Прокопий не выдержал и кинулся заступаться за брата. — Можно подумать, Троянда — твоя любимая родная сестра и тебе не терпится ее просватать. Сама же говоришь, что отбила у нее любовника. И в подземелье к Грине ее заманила…

Аретино, повторяю, принадлежал мне, — надменно уточнила Джилья. — А что до подземелья… я-то надеялась, что твой брат задушит ее в объятиях, а вместо этого он ей голову проломил.

Григорий резко, коротко вздохнул.

— И вот еще что, ragazzo, — уничтожающим тоном продолжила Джилья. — Запомни: тебе это пригодится в будущем. Женщины могут ненавидеть друг друга, но у них есть один общий враг — мужчина. Понял? И перед лицом этого врага все женщины — сестры… разумеется, в том случае, если этот мужчина не нужен ни одной из них.

— Не нужен?! Ты же только что говорила, что Троянда в Гриню влюблена! — возопил Прокопий, до глубины души оскорбленный за брата.

— Она-то да, а вот он? — фыркнула Джилья. — Кажется, бедняжке опять не повезло. Но все, хватит! Мне надоело тратить на вас время и слова. Извольте отдать мои деньги, не то…

— Не пугай, уже пуганые, — устало отмахнулся Григорий. — Поди, Прошка, принеси ей мешки. И скажи, чтоб приготовили лодку: довезти эту синьору до берега.

— О, погодите! — вдруг оживилась Джилья. — То есть деньги, конечно, давайте, но лодка зачем? Я ведь намерена покинуть Венецию, так не все ли равно, на каком корабле? Ваш не хуже прочих. Я хорошо заплачу, клянусь! — Она хихикнула. — А вы доставите меня, скажем, в Неаполь. Можно и в Ливорно, Тулон… даже в Марсель, если сойдемся в цене. Эта каюта мне нравится. — Джилья огляделась. — Конечно, тут надо прибрать, привезти мои вещи — и я буду готова путешествовать в ней.

— Это моя каюта, — уточнил Григорий. — Так что…

— Но ведь и я о том же! — Джилья приоткрыла в улыбке свой алый рот. — Разве ты еще не знаешь, что вдвоем в дороге веселей?

— Знаю, — кивнул Григорий. — Вдвоем, но не втроем.

Третий лишний! Думаю, что твое присутствие не понравится моей жене.

Джилья и Прокопий переглянулись, и впервые Григорий увидел растерянность на точеном, самоуверенном лице этой женщины. Ну а Прокопий явно решил, что брат только что спятил.

— Ты женат?! — спросили они разом.

Григорий качнул головой:

— Пока нет. Но сейчас я отправлюсь за своей невестой, так что приготовь лодку, Прошка, и предупреди капитана, чтобы готов был в полдень обвенчать нас.

25. Пурпур и золото

— Просто поразительно, до каких глупостей доходят мужчина и женщина, когда им приходится таиться друг от друга!

Это были единственные слова, которыми Джилья удостоила Григория, когда он довез ее до пристани Л идо и высадил на берег. Теперь ей предстояло искать другой корабль, но о Джилье и ее новых хлопотах Григорий забыл сразу, как расстался с ней. А эти слова запомнил, потому что, хоть изрекла их самая лживая из женщин, они были истинной правдой.

Зачем он скрывал от себя, что влюбился в Троянду с первого взгляда, а взрыв страсти, потрясший обоих, только довершил дело? В ее присутствии он чувствовал себя не просто счастливым — он словно летел над миром, кружившимся в многоцветном хороводе. Почему он боялся признать это счастье, почему стыдился его, напускал на себя грубость и холодность? Зачем искал подвоха в искренности и красоте ее лица, взора, голоса, поцелуев? Ну и получил то, чего искал: замкнутость и ложь. Как ей было сказать правду, когда каждый его, Прокопия, Васятки вопрос — каждый бесцеремонный, грубый вопрос! — подталкивал ее ко лжи? Почему он посмел держать себя так, словно он — венец творения, а она — придорожная лужа, из которой божество-мужчина снисходительно утолило жажду? Да, она не вчера родилась… и сколько страданий успела вынести! За Григорием тянулась такая река девичьих и бабьих слез, он соблазнил стольких невинных, оставив без утешения… кто, как не он, знал, до чего трудно, безмерно трудно женщине противостоять силе мужского желания, и уж совершенно безнадежно — силе мужского равнодушия. Григорий много грешил и любил прелести греха. Он делал что хотел, но разве те девки, которые после вспышек его похоти тайно вытравливали плод или шли под венец с первым попавшимся простодушным женихом, лишь бы грех прикрыть, — разве они могли как-то изменить свою участь? Вот и Троянда не могла. Он никогда не судил ни других, ни себя — за что ж ее судил с первой минуты так строго, что едва не уничтожил — и ее, и себя заодно уж!

Вода кипела, громко журчала, взрезываемая веслами. Рубаха на спине уже намокла, и ветерок студил разгоряченное тело. Это был предрассветный ветерок, он покрыл рябью море и наполнил тревогою сердце гребца. Григорий вскинул голову: звезды начали меркнуть, а на горизонте появилась бледная полоса. Там, за морем, медленно шло на восход солнце. Волны уже не казались однообразной черной массой, а начинали слегка отливать перламутром. Еще час, много два, и город проснется, оживет. Проснется, оживет и дворец Аретино. И тогда…

«Тогда сгинем вместе, — твердо сказал себе Григорий. — Только бы она еще была жива!»