ПВТ. Тамам Шуд (СИ) - Ульяничева Евгения

Михаил, лежа на спине, увидел — небо над ним поросло лесом. Различил верхушки елей и корабельных сосен, разобрал шум листвы, пение птиц, дуновение ветра, донесшее запах хвои, смолы, торфа и реки.

А потом все это объяло янтарное, небывалой силы холодное пламя.

***

Гаер почувствовал толчок в спину, круто развернулся и увидел — Пегого. Их свело под сенью чада, в какой-то точке Аркского поля — Гаер уже не понимал, где находится.

— Ты, — прошипел арматор, встряхнул Двухвостку, — умрешь.

Пегий чуть поклонился.

Он не боялся и не бежал. Одет был в обычную свою теплую кофту, ни доспеха при нем, ни шлема. Гаер даже подумал мельком — словно ждал его, знал, что явится. Но разве таков Пегий, чтобы засидку в одиночку устраивать?

Мягко ступая, двинулся враг по кругу, и Гаер повторил его, закружил так же, выискивая уязвимые места для атаки.

— Жаль мне сестру твою, арматор, — плавно заговорил Пегий, — такое сокровище, а дикому вику досталась, дурноватому. Испортили, испачкали. Сладкое, сладкое белое мясо. У названого твоего брата, верю — такое же. Нежное, шелковое, фиалковое.

Облизнул губы.

Гаер задержал дыхание, чувствуя, как леденеют от ярости виски. Пегий знал его, знал слабые места, по ним и бил.

— Слушай меня, падаль. Я забью твой рот сталью так, что ты наконец нажрешься.

Пегий рассмеялся, как собака залаяла, и атаковал.

Сражался он сразу с двух рук, легкими изогнутыми саблями, Гаеру такая техника была непривычна. Рыжий ушел в оборону, выгадав момент, отскочил, сунул руку в спорран и швырнул под ноги противнику ежа. Настал черед Пегого отпрыгивать, прикрываться скрещенными саблями.

— Грязно играешь, арматор, — сказал, скаля зубы, часто, сухо дыша.

— Как раз по тебе, — отвечал Гаер.

Переменилось, будто удача, девка шлюховатая, на сторону арматора метнулась. Загнал пегую скотину, пластанул, поймав, когда раскрылся — плеснуло красным, горячим.

И сгибнуть должен был предатель, но вместо этого — засмеялся — помотал головой — всем телом по-собачья встряхнулся — и скинул шкуру. И встал перед арматором обновленный, свежий.

— Гаер-Гаер, рыжий дурачок, — сказал приятным голосом, поигрывая сабельками, — неужто думал, одного Нум выведет? У Нума бойцов много, и все — я, все — Арена. Сколько нас?

Засмеялся.

Сколько нас? Никогда Гаер эту игру не любил.

— А я попробую сосчитать, сучий ты потрох.

***

Локуста прыгнула и вынесла его прямиком к Тамам Шуду.

Выпь спешился. Ноги не гнулись, спина — деревянная, как гробовая доска.

Предводитель Нума ждал его, соединив на груди руки. Визири одноглазые торчали высоко, много выше себя прежних. Так же тянулись от одного к другому вервия, но больше никого и ничего не было.

Только он и Тамам Шуд.

Локуста, предатели Отражения, весь Нум — все это происходило где-то… в другом отрезке. Они стояли друг против друга, а рядом была та самая яма, со дна которой Выпь некогда достал жеребенка. Принял дар.

Яма выросла в глубину и светилась слабо, пульсом.

Ты пришел. Я знал, что придешь.

Выпь сжал пальцы в кулак, будто смыкая их на горле противника.

Почувствовал — гладкое, прохладное дерево, словно прут. Поднял к глазам, удивленно разглядывая синюю стрелу. Грубо окрашенное древко. Плоский наконечник странного материала.

Я рад, что ты выбрал сторону. Мы схожи. Мы птицы одного пера. И мы вместе увидим, как рушится старый мир и поднимается из колыбели мир новый.

Колыбель, подумал Выпь, взглянув на яму в окружении визирей. Вот оно что. Вот почему Тамам Шуд этот Хом избрал, колыбель здесь устроил… Вспомнил — Комь, откуда он маску свою добыл… Маску. Вздрогнул, тронул пальцами лицо.

Настоящее, подумал.

Стой!

Тамам Шуд не успел.

Выпь прикрыл глаза, чуть откинул голову и вогнал стрелу себе в горло.

***

Темноту отбросили, точно сорвали пыльный бархатный занавес с окна. Хлынул свет, цвет — осенний, бледный.

Волоха растерянно, настороженно огляделся, не понимая, где находится. Темный исшарканный паркет, зеркала вдоль стены, к ним — полированный многими касаниями станок. Круто обернулся, уловив тихие шаги.

— Элон?!

— Здравствуй, милый, — улыбнулась маленькая балерина.

Русый рывком привлек девушку к себе, обнял.

Элон осторожно погладила спутанные пряди на затылке, чуть зарываясь пальцами в волосы, как любила делать при жизни. Тихая ласка, принятая между ними двумя. Волоху всегда успокаивали ее нежные касания.

Девушка отстранилась.

— Кто… кто сделал это с тобой? — руки Волохи скользнули по стройному телу в закрытом черном купальнике, пальцы прошлись по стежкам грубых швов. — Назови!

Элон бережно сдавила его кисти, отводя руки. Сказала, глядя в глаза.

— Тебе нельзя здесь оставаться, милый. Уходи.

Волоха оглянулся беспокойно, чувствуя, что их одиночество перестает быть. Кто-то близился. Элон толкнула его от себя.

— Тебя выведут. Тебя не оставят. Слушай голос, а я пока уведу того…

И — исчезла.

Волоха остался — один в танцевальное зале. Будто за стеной негромко звучали клавишные. Та самая мелодия, вспомнил Волоха. Зацикленная. О, Лут, неужели прима-ассолюта обречена была слышать ее — всегда? Танцевать под музыку своей смерти, кружиться, точно заводная кукла?

Не мог оставаться на месте, но и куда идти — не знал. Огляделся. Стена с зеркалами и стена арочных окон смыкались, точно убегающие вдаль рельсы. Двинулся вдоль станка, ведя рукой по полированному дереву, и не сразу заметил, что рядом шагает не его отражение, а некто в рыжем комбинезоне.

Оранжевый Король.

Волоха остановился. Король по ту сторону старчески-пятнистой амальгамы тоже не шевелился. Иванов видел странного вида комбинезон с какими-то нашивками, тяжелые ботинки, белый шлем, скрывающий лицо.

— Чего ты хочешь?

Чего хочешь ты?

Свободы, подумал Волоха. Мою корабеллу, мою команду, мой Лут. Двигаться вперед, жить.

Зеркало запотело, точно кто-то дохнул на него с обратной стороны, прочертил пальцем скобу улыбки.

Волоха услышал. Некто звал его по имени. Упрямо, раз за разом. Голос шел из глубины коридора, открывшегося вдруг в зеркальной стене.

Волоха ступал осторожно. Коридор больше походил на заброшенную штольню. Старая деревянная крепь, прерывистый водяной крап… Отдаленный гул — от него сыпалась сухая земля. И зов. Сперва Волоха его только слышал, но затем — увидел. Никогда бы не подумал, что голос может светиться, но этот — горел, полыхал, как дикий огонь.

…А когда приблизился — в глаза ударило ослепительное сияние.

Русый замычал, попробовал закрыться рукой.

— Прочухался! Волоха!

Волоха проморгался, прослезился, с трудом возвращая себе зрение. Над ним нависла небритая, паскудная донельзя рожа цыгана, в пятнах сажи и копоти. Даже всегда до блеска отполированная касаниями пальцев серьга была черной.

— Что… случилось, — едва шевеля распухшим языком просипел Волоха.

И вспомнил — все. Янтарный огонь, падение, мертвая сцепка… Он сам был корабеллой. Он не мог бы пережить…

Его вытащили. Вывели.

Ему не отняли память милосердно.

— Сообразил, ага? Встать сможешь? А, к хренам… Лежи. Я думал — ты все. Едва откопал. Оклемаешься, знай, я тебя так отделаю… Ух, как я зол, ох, как я зол! Ты кинул меня, как девку! Меня, раздери тебя Лут!

Цыган сел рядом, и Волоха увидел его руки с сорванными ногтями.

Осторожно повернул голову. Судя по всему, они с Лесом, остатками твари и янтарного огня просто рухнули всем на головы. Судя по всему, из-под мешанины обломков его Дятел и выковыривал.

Слух тоже возвращался. Громыхало, земля заходилась в трясовице: сражение продолжалось и без его участия.

Цыган пронзительно, коленцами, посвистал, и ему тут же, вразнобой, откликнулись.

— Мы с ребятами обшаривали тут все, — хмуро пояснил Дятел, глядя в сторону и сердито шмыгая носом, — но мне первому повезло, думал, хоть башку твою дурную отыщу, в глаза погляжу, на память выковыряю, над толчком повешу. Типа, тленом тлен, а помни, какой у меня…