Место встречи - Левантия - Варвара Шутова

Давыд, не споря, не расспрашивая, бросился рассматривать незнакомца..

Вернулся задумчивый.

— Как он начал перила ногой ковырять — прямо по нервам. Захотелось в морду ему дать. Вот было же уже такое… Точно было, но когда — припомнить не могу. Но знаешь… Такая тоска рядом с ним…

— Как над обрывом, когда броситься хочется? — уточнила Арина, — То есть как от Смертного?

И тут Арина вспомнила, где видела похожую позу. Тогда Шорин среагировал точно так же — пустился бегом.

— Так, дорогой. Я в УГРО, а ты попроси у Петросяна сфотографировать гражданина как есть, изогнутого, — и адресок у него спроси. Потом Оську Белке сдай — и тоже подходи. Тут кое-что важнее тети Галы.

Шорин кивнул. Даже не стал дежурно шутить, что важнее тети Галы ничего быть не может.

Арина почти бегом добежала до каретного сарая и принялась рыться в ящике со старыми негативами. Даже похвалила себя за привычку не выбрасывать испорченные и не относящиеся к делу кадры.

Наконец нашла пленку с нужной датой. Рабочие там были только два кадра в начале: сравнение запонки с места преступления с запонкой подозреваемого. Дело старое, давно раскрытое.

А вот дальше шли снимки с далекого августовского пикника. Когда это было? Года два назад?

Собачка Цецилии Цезаревны, Евгений Петрович на воротах, пойманная прямо руками рыба —  кто-то из рябчиков изловчился … Наконец-то пошли нужные кадры: Наташа на фоне мотоцикла Шорина. Одна нога выставлена, другая — царапает краску, глаза прикрыты, между пальцев — блондинистый локон.

Арина вырезала нужные кадры, на секунду полюбовавшись еще одним — на нем Ангел (на негативе — негр с белыми веснушками и черными зубами) смеялся счастливо во весь рот.

Пока возилась с пленками, прибежал Давыд. Увидав негативы, разулыбался, закричал на все УГРО:

— Монька! Ты нам с Ариной по гроб жизни благодарен будешь! Нашли, нашли нужного Смертного! Вот и адресок его!

Моня разве что не расцеловал обоих. Свистнул двух рябчиков — и убежал.

Вернулись быстро, ведя Кодана в наручниках.

— Давайте к Давыду Яновичу в кабинет его. Там допросим, — попросил Моня рябчиков.

Тонкая стеночка между кабинетами Арины и Давыда хорошо проводила звук. В этом они убедились не раз. Теперь же прижались к ней ушами и замерли.

— Я буду разговаривать только с вашим драконом, — Кодан говорил спокойно, чуть свысока.

— Предположим, здесь мы решаем, кто будет с вами говорить, — отрезал Моня.

— Как вас там? Цыбин? Вы производите впечатление умного человека. Говорить со мной может кто угодно. А вот я — я буду говорить только с драконом.

— Ну, у нас есть методы…

— Которые вы не будете использовать. Потому что, повторю, выглядите умным человеком.

Хлопнула дверь.

— Шорин, поговоришь с гражданином? — Моня шепнул это почти в ухо Шорину, подойдя вплотную.

Шорин кивнул, вышел, а Моня прижался ухом к стене.

— Шорин, Давыд Янович. Эксперт особого отдела. Дракон, — раздался из-за стены бодрый голос Давыда.

— Ну, присаживайтесь… дракон. Не обессудьте, чаю не предложу — самому не дали. Вода вон есть. Не возражаете, если я закурю?

— Возражаю.

— Тогда откройте окно. Не беспокойтесь, не те мои годы, чтоб через форточку от вас удирать.

Судя по звукам, Шорин окно открыл. Оба собеседника молчали.

— А скажите, дракон, — начал Кодан после долгой паузы, — каково это — быть драконом?

— Не знаю. По-другому не пробовал.

— А все-таки? Вы же видите, как живут другие… Сравниваете, оцениваете.

— Ну-у-у-у, — задумчиво протянул Давыд, а потом, словно опомнившись, заговорил твердо и недобро: — Мы здесь не чтоб мою жизнь обсуждать, давайте к делу.

— Скажите, дракон, вы хороший человек? — как ни в чем не бывало продолжил Кодан.

— Хороший. Итак, что вы, Кодан Кирилл Константинович, делали двадцатого марта тысяча девятьсот сорок восьмого года?

— Я, как бы это поточнее выразиться, делал… Делал счастливое будущее для нашей страны и всего мира.

— И каким же образом?

— По классикам марксизма-ленинизма. Обобществление средств производства, так сказать.

— В ваших устах звучит мерзко. По моим сведениям, в этот день вы убили человека. Гражданку Вратареву Наталию Александровну, 1925 года рождения.

— Побочные издержки. Дело-то не в этом.

— А в чем же?

— Как я уже сказал, в том, что средства производства, тем более такие мощные, как Особые способности, должны принадлежать народу, а распоряжаться ими должны не те, кто получил их по случайности рождения, а достойнейшие.

— Пожалуй, вам лучше было бы поговорить с Мануэлем Соломоновичем — он умеет светские беседы вести.

— Боюсь, он не сможет меня понять.

— А я, значит, смогу?

— Если возьмете на себя такой труд. Уверен, за полчаса смогу объяснить вам все.

— А если нет?

— Все зависит от вас. Хотите послушать меня — дайте хотя бы полчаса. Не хотите — что ж, проведу время в молчании.

— Ладно. Даю вам ровно тридцать минут, говорите что вздумается, а потом уже перейдем к делу.

— Позвольте, Давыд…

— Янович.

— Давыд Янович! Я говорю исключительно по делу. Это вы меня отвлекаете на каких-то малосущественных Вратаревых.

— Предположим. Итак, у вас полчаса.

— Начнем с вашего детства. Скажите, какая у вас была любимая книга?

— Не помню.

— А любимая игра?

— Ну… Как у всех, наверное. Вы извините, я детство свое плохо помню.

— Простите, если доставил неудобство своими вопросами. Давайте отвлечемся от ваших воспоминаний. Вот скажите мне, идеальный для страны дракон — он какой?

— Я, значит, по-вашему, плох для дракона?

— Отнюдь. Если считаете идеальным себя — так и скажите, мол, образцовый дракон  перед вами. И любой главнокомандующий должен это понимать и ценить. А раз не понимает и не ценит — значит, дурак.

Моня с Ариной испуганно переглянулись. Кодан то ли болтливый глупец, то ли хитрый провокатор. Но Арина знала — к сожалению, Кодан отнюдь не глуп.

— Да нет, не образцовый я. Обычный, не хуже — не лучше прочих.

Моня улыбнулся — Давыд, сам того, кажется, не понимая, съехал со скользкой темы.

— И чем же вы не идеальны? — продолжил Кодан гнуть свою линию.

— Образован мало. Опять же, беспартийный…

— А вот, скажем, появится