Гвоздь в башке - Юрий Брайдер

Тактика моя была проста и уже неоднократно проверена на деле — молодецким наскоком овладеть жизненно важными участками мозга, а чужое сознание вытеснить куда-нибудь на периферию. Особого противодействия со стороны де Соте я не ожидал. Ну что, спрашивается, взять с параноика, все помыслы которого сосредоточены лишь на одном — убивать, убивать и еще раз убивать?

Но случилось то, чего я никак не ожидал. При первом же напоре сознание капитана Эрнандо де Соте рассыпалось, как стеклянный стакан, в который плеснули крутого кипятка. Хлипкая оказалась психика, на одном только честном слове и держалась.

Выронив дубинку, я (именно я, потому что у этого тела уже не было иного хозяина) отступил назад и сел на первое, что подвернулось под зад — на барабан, отозвавшийся глухим, тяжелым вздохом.

В такой ситуации я оказался впервые.

Представьте себе — на календаре глухое Средневековье. Вокруг кровожадные минотавры и дикие индейцы. Помощи ждать неоткуда — законный хозяин этого тела, мой справочник и путеводитель, мой Вергилий в адских лабиринтах чужого мира, перестал существовать как личность.

Сейчас я слабее, чем малый ребенок. Посудите сами — языка не знаю. Нынешних нравов и обычаев — тоже. Даже снять доспехи самостоятельно не смогу. Вон тут сколько всяких пряжек, застежек и крючков.

Как же мне быть? Симулировать сумасшествие? Ничего другого и не остается. Кроме разве что прыжка в ментальное пространство. Но это уже будет форменное дезертирство. С мечтой о свободном Перу, неприступном оплоте человечества, придется проститься…

Вельверде, держа под мышку золотое блюдо, уже заботливо укутанное рогожей, что-то говорил мне — наверное, интересовался здоровьем.

Я кивнул, дескать, все нормально, и машинально раскрыл фолиант, на котором недавно клялся Эрнесто де Соте. Надо же было чем-то занять дрожащие руки.

Скорее всего это было что-то вроде дионисийского святого писания. Полистав страницы, я с удивлением обнаружил, что все тексты в книге написаны по-древнегречески. Впрочем, что тут удивительного — католики во время церковной службы тоже пользуются давно позабытым латинским языком.

Строчные буквы были крупными, четко пропечатанными, а заглавные еще и ярко разрисованными от руки. В глаза мне сразу бросились два слова: «Перегрин» и «костер».

Не знаю почему, но я прочитал весь абзац вслух:

— «Одетый в незримую броню истинной веры, Перегрин Протей взошел на костер, и жаркое пламя не смогло причинить ему никакого вреда».

— Ты владеешь священным языком? — Вельверде тоже заговорил по-древнегречески, хотя и с сильным акцентом.

— В юности мне случалось прислуживать в сельском храме, — соврал я. — Там и научился.

— Вот никогда не подумал бы… Так чисто и свободно, как ты, не говорят даже магистры веры.

— В молодые годы я был способным и прилежным учеником. Куда что потом делось… — мое сожаление было абсолютно искренним.

— А ты вообще здоров, капитан? — Вельверде пригляделся ко мне повнимательней. — Лицо бледное, руки дрожат, даже голос изменился. Не подхватил ли ты лихорадку?

— Нет, это не лихорадка… Что-то с головой странное… Вспоминается даже то, чего со мной вроде и не было.

— Позвать лекаря?

— Не надо. От моей болезни нет лекарства. Да и не болезнь это вовсе. Наверное, на меня снизошла божья благодать. Сейчас я чувствую себя совсем другим. Душа очистилась от скверны. Мысли прояснились. Отныне я буду разговаривать только на священном языке, всю свою добычу завещаю церкви Диониса, а солдатские жизни стану беречь пуще своей собственной.

— Нет, ты и в самом деле болен, капитан. — Вельверде с сокрушенным видом покачал головой. — В таком состоянии тебе нельзя командовать войсками. Отмени сражение или назначь себе преемника.

— Ни в коем случае! Я чувствую в себе небывалую внутреннюю силу, которая поможет мне победить индейцев в одиночку. Не оружием, а только силой убеждения. И ты поможешь мне в этом.

— Ты это серьезно? — Вельверде с сомнением покосился на меня.

— Серьезнее не бывает.

В этот момент в палатку ворвалась Росита-Чуики и что-то затараторила. Слов ее я, конечно, не понимал, но по выражению лица сразу догадался — дядюшка не обманул и привел-таки сюда своих воинов.

Этого еще только не хватало! Чем больше оголтелого народа собирается в одном месте, тем труднее предотвратить кровопролитие. Кто-то кому-то отдавит ненароком ногу — вот и повод для войны.

Кивком поблагодарив девчонку, буквально приплясывающую на месте, я обратился к Вельверде:

— Скажи ей, чтобы индейские союзники разбили свой лагерь по соседству с нашим и ожидали дальнейших распоряжений.

Вельверде пожал плечами, однако мои слова перевел. Девчонка снова затараторила, как сорока. При этом она совершала такие резкие телодвижения и принимала такие величественные позы, что я сразу понял — речь идет о ее всемогущем дядюшке. Наверное, тот напрашивался на рандеву со мной.

— Дядя пусть пока подождет, — заторопился я. — Не до него сейчас. Мы немедленно отправляемся на встречу с королем Уаскаром. Вели оседлать лошадей.

— Вдвоем отправляемся? — переспросил Вельверде.

— Прихватим и ее за компанию, — я кивнул на девчонку. — Будет нам вместо переводчика.

Случившиеся со мной перемены были столь разительны, что ошеломленный Вельверде не смел прекословить. Представляете себе душевное состояние маршала Ворошилова, если бы товарищ Сталин заговорил вдруг по-церковнославянски, и выразил желание в одиночку обороть всю фашистскую военную машину.

Нам подвели лошадей. Мне горячего гнедого жеребца, Вельверде — флегматичного пегого мерина. Ездить верхом я, слава Дионису, умел. Спасибо за это киммерийцу Шлыгу.

Мой скакун был снаряжен всем необходимым как для похода, так и для боя. При нем имелись даже тяжелые кавалерийские пистолеты, снабженные колесцовыми замками — последним писком нынешней военной техники.

Утвердившись в седле, я ухватил Роситу-Чуики за шкирку и легко забросил себе за спину, на лошадиный круп. Дорога, естественно, была мне незнакомая, и я приказал Вельверде:

— Поезжай вперед!

Вельверде держался в седле довольно уверенно, по крайней мере для божьего служки. Плохо было то, что он все время оглядывался на меня — не по-доброму оглядывался, а с подозрением, словно опасался предательского удара.

Девчонка попробовала заговорить со мной, но я знаком велел ей замолчать — нельзя, дескать, могут услышать вражеские лазутчики.

Не успели мы отъехать от лагеря и на милю, как дорогу нам заступили четверо минотавров, до этого скрывавшиеся в густом кустарнике. Вид они имели самый решительный, а фитили их мушкетов уже тлели.