Великая Китайская стена - Джулия Ловелл

Мы не утверждаем, будто «Огненная река» с ее набором заградительных мер в конце концов окажется сколько-нибудь менее пористой, чем самый прочный из пограничных рубежей старого Китая, а их нынешние стражи не обязательно будут более лояльны своим авторитарным архитекторам, чем многие несчастные, которых веками ссылали служить на стены на пустынных северных границах Китая. Весной 2005 года по крупным городам Китая прошли антияпонские демонстрации, протестное движение начало жизнь, смыкающуюся с ксенофобскими, националистическими целями государства. Его раздули и организовали активисты Интернета, чья злоба частично является порождением глубоко укоренившегося напряжения в китайском обществе, возникшего в силу ограниченных возможностей для публичного политического волеизъявления.

В настоящее время важные аспекты подобных демонстраций остаются неясными: в какой степени они были организованными или находились под влиянием политического центра и до какой степени вышли из-под официального контроля и оказались в руках народных организаций. Естественно, прежний вывод вытекал из плотного полицейского надзора над началом демонстраций, из факта предоставления правительством автобусов для развоза студентов назад в кампусы, когда руководство общественной безопасности сообщило им, что они уже достаточно долго «изливают свой гнев», из категоричного отказа Пекина на требования Японии публичных извинений. Но когда протесты продолжились и в третий уик-энд, в упреждающих обращениях властей появились нотки беспокойства. «Выражайте свои чувства, не нарушая порядка», — инструктировала полиция будущих демонстрантов через Интернет, предупреждая: все уличные демонстрации должны быть согласованы с властями — и приказывая: примелькавшиеся активисты из масс должны оставаться дома. После событий весны 1989 года китайская коммунистическая партия не может себе позволить разрешить общенациональный публичный протест, чей размах способен далеко уйти из-под ее контроля. Нет сомнения, она держит в уме тот факт, что масштабные демонстрации в поддержку ведущего либерального политика в 1980-е годы выросли из антияпонских демонстраций. Получилось так, что недавние протестные мероприятия, направленные против Японии, совпали с антиправительственными демонстрациями, устроенными организованными группами по интересам: в ходе их тысячи ветеранов армии протестовали в столице с требованиями повышения пенсий, вооруженные мачете крестьяне на юго-востоке Китая отбивались от тысяч бойцов полиции особого назначения. Через несколько дней главная правительственная газета объявила антияпонские демонстрации «зловещим планом» с «тайными целями» ниспровержения коммунистической партии — явный признак того, что протестное движение, вначале примерно совпадавшее с официальной политической линией, быстро перешло в гораздо более опасную плоскость гражданских неофициальных действий. Способны ли сформированное в Интернете общественное мнение и гнев подогреваться настолько, чтобы в конечном счете соединиться с многочисленными недовольными в современном Китае и выйти за пределы, установленные «Великой рекой»?

Кажется, с большой уверенностью можно предсказать: прекратится или нет активная служба самой новой стены Китая, а вместе с ней и режима, который она защищает, политическое и культурное мировоззрение, издавна выражавшееся китайским стеностроительством, в той или иной форме сохранится. Знакомые по сегодняшнему дню колебания политики — между наступлением и обороной, между открытостью и изоляционизмом, между жаждой иностранной экзотики и заблуждением о самодостаточности, — за которыми стоят тысячелетние споры о рубежных стенах, тоже сохранятся.

Видимо, будет честно сказать — просуществовав весь XX век и выйдя за его пределы, устойчивая любовь китайцев к стенам (воплощение имперского китаецентристского отношения к внешнему миру) выдержала величайшую проверку и доказала способность выживать практически в любых геополитических условиях. Возникнув в виде небывалого национального памятника Китая, по мере того как страна старалась впервые в истории протиснуться в современную систему международных отношений за границами возможностей диктовать свои условия, приспосабливая себя к глобализирующемуся миру и его новым виртуальным потокам информации, идея рубежной стены за многие века доказала свою особую, универсальную притягательность для китайцев. Странный коктейль из культурных и политических элементов, в настоящее время присутствующих в современном Китае — где необоримое стремление к международному «лицу» (Нобелевские премии, Олимпиада в Пекине, вступление во Всемирную торговую организацию), к иностранным товарам и обучению за границей сосуществует с периодическими выбросами ксенофобских чувств и злобой к Америке, старающейся, как считают, сдержать поднимающийся Китай, — является, вероятно, всего лишь очередной, хоть и более радикальной, версией противоречия между замкнутостью и открытостью, которое проявляло себя по крайней мере с того времени, когда правитель государства Чжоу Улин начал при своем дворе спор о хороших качествах куртки кочевника.

Как признано, явная противоречивость и ненормальность этой версии усугубляются ускоряющимся процессом глобализации, нарастающей и вынужденной подверженностью Китая международному влиянию и выдвижением более узких, четче определенных и законодательно оформленных выражений национальной идентичности. Но мы видим, как в течение тысячелетия все та же самая напряженность между иностранным и китайским появляется снова и снова, слишком часто, чтобы ее современное проявление спутали с новым феноменом: в почти одновременном принятии у варваров кавалерии и стеностроительства как военных стратегий в период Воюющих Царств; в открытии в период Хань Шелкового пути, прикрытого стенами и снабженного до начала пустыни Такламакан башнями и валами из тростника и глины; в переходе Северной Вэй от кочевого образа жизни своих предков к обнесенным стенами китайским городам за рубежными стенами; в восторге суйского императора Яна в отношении степных шатров, баранины и вина, при том что он отправил миллион китайцев отгородить стеной его желтые равнины от тюркских варваров; в развороте от авантюрных плаваний «драгоценных» кораблей в начале династии Мин к тысячам километров укрепленной стеной из земли и кирпича границы, установленной к моменту падения династии в 1644 году.

Интернационализм и изоляционизм, часто сталкивавшиеся вокруг китайского стеностроительства, заставляют также вспомнить двойственный характер функции стен в течение тысячелетия китайской истории и сегодня на примере израильской «оборонительной» стены: не только защищать (порой насильно) народы, находящиеся под управлением стеностроителей, но и — в зависимости от расстояния до стены от тех, кого она предположительно защищает, — поддерживать стратегию империалистической экспансии, контролировать и надзирать за иностранными соседями, чей образ жизни угрожающе отличается от образа жизни самих стеностроителей.

Если мы отойдем от ультранационалистических целей, ради которых некоторые современные китайские пропагандисты используют стену, если мы не позволим ее полному противоречий и часто бесславному прошлому скрыться за современной помпезностью коммунистической туристической индустрии, некоторые имеющие многослойный подтекст, явно противоречивые заявления, делающиеся в отношении стены, будут наконец выглядеть более обоснованно. Хотя сейчас по-прежнему тянутся споры о том, что китайские рубежные стены определяли границы единого Китая и в то же время взращивали поликультурный интернационализм, можно сказать: эти два противоположных импульса часто сосуществуют или сменяют друг друга на протяжении всей истории Китая, сплетаясь и расплетаясь из подъемов, спадов и новых подъемов в стеностроительстве. И настойчивое появление все новых стен на китайских границах — несмотря на их ответственность за несостоятельность своих строителей, за подпитку и обострение внутреннего недовольства, за поощрение китайских правителей к отказу от разного рода дипломатических компромиссов, которые исторически были бы более эффективными, чем высокомерный, близорукий изоляционизм, за неспособность сыграть роль оборонительного сооружения, когда перед ней (неизбежно) появились мобильные, решительные, закаленные в боях противники, за падение, — превратили их в константу истории Китая, в почти бездумный, неопровержимый культурный обычай. И китайские правители, и часть их народа, похоже, не в состоянии его отшвырнуть и явно не желают этого делать.

В грядущем столетии, когда китайский национализм и интернационализм обещают стать ключевыми геополитическими силами в мире, понимание тысячелетних колебаний Китая между открытостью и закрытостью и его уверенности в своей способности привлечь и цивилизовать иностранных прислужников, продолжая при этом контролировать то, что им разрешено в собственных границах, станет все более важным для видения подходов Китая в будущем и к внутренним, и к глобальным проблемам. В этой книге сделана попытка подать историю китайского мировоззрения, показать его успехи и неудачи, объяснить отношение к внешнему миру, которое может показаться запутанным (а часто и является таким), противоречивым и резким и которое никак не проявляет готовности исчезнуть перед лицом глобализации, всемирного крестового похода Интернета и Америки во имя свободы и демократии. Даже если бы в течение следующих десятилетий Народной Республике однозначно предстояло трансформироваться в демократическое государство по открытой, западной, либеральной модели или модели Дж. У. Буша (предположение, выглядящее, мягко говоря, притянутым за уши), у китайской империи слишком много истории и слишком много исторического опыта, чтобы отказаться от своих тысячелетних поведенческих традиций, утратить веру в собственную культурную и политическую уникальность или потребность удерживать линию отторжения и активный пограничный контроль, физический или психологический, предназначенный для наблюдения за неизбежным движением визитеров, будь то восхищенные подносители дани, полные надежд торговцы или зеленоглазые агрессоры. Китай, видимо, всегда будет иметь свои великие стены.