Магеллан. Великие открытия позднего Средневековья - Фелипе Фернандес-Арместо

Через некоторое время Магеллан повторил это деяние, вероятно призванное передать чувство очищения, когда мессу служили для супруги раджи Себу: «Капитан окропил ее и некоторых ее женщин розовой мускусной водой, так как аромат этот сильно нравился им»[724].

«Во время мессы властители выступили вперед, чтобы приложиться к кресту, следуя нашему примеру, но не сделали приношений. Во время возношения даров они оставались коленопреклоненными и возносили моления со сложенными руками. Как только Тело Христово вознеслось, раздался артиллерийский залп по знаку, данному выстрелами из мушкетов теми, кто был на берегу. По окончании мессы некоторые из нас причастились»[725].

Ничто так не выдает экзальтированное состояние Магеллана, как его поразительное преображение в начинающего святого. Хотя в его распоряжении имелись священники, он лично принял на себя обязанность проповеди Евангелия. Он начал после того, как была отслужена месса на Лимасаве, успешно добившись разрешения правителя установить крест «на вершине самой высокой горы так, чтобы, видя его каждое утро, они могли поклоняться ему; если они будут поступать таким образом, то ни гром, ни молния, ни буря ни в какой степени не повредят им… Капитан-генерал, в свою очередь, спросил их, какова их вера – “мавры” они или “язычники”. В ответ они заявили, что они не поклоняются ничему, но что они воздевают сложенные руки, обращают лицо к небу и называют своего бога “абба”. Капитан остался весьма доволен таким ответом».

Не поклоняясь ничему, туземцы могли проявлять пренебрежение к естественному закону, подобно чаморро с Гуама. Но на Лимасаве это утверждение определенно не нужно было воспринимать буквально: его перевешивали обнадеживающие признаки предрасположенности к христианству – складывание рук в молитве и использование, по невероятному совпадению, одного из имен, которым Христос называл Отца. Впрочем, путешественники прекрасно знали, что туземцы вовсе не поклоняются «ничему». Им часто встречались «идолы». На Себу Магелланово чудо-исцеление последовало за безуспешными обращениями местных жителей к идолам; он объяснил жене правителя, что подаренное им ей изображение младенца Иисуса нужно, «чтобы заменить идолов». Первая проповедь Магеллана, если можно ее так назвать, явно говорила о том, что он уверился в своих способностях творить чудеса, усмирять гром, сиять ярче молнии и утихомиривать бури. Он не сомневался, что ему удастся вылечить родственника правителя Себу.

Пигафетта приводит еще один пример проповеднических методов своего друга, рассказывая о том, как Магеллан выступил на Себу перед целым собранием родственников и советников вождя. Обнаружив, что они в целом настроены в пользу его предложения о мирном союзе, Магеллан посчитал, что можно «приводить доказательства в пользу обращения их в [христианскую] веру». Он «сказал им, что Господь Бог сотворил небо, землю, море и все остальное и завещал нам почитать наших отцов и матерей, тот же, кто поступает не так, осуждается на горение в вечном огне». Это был очередной пример готовности Магеллана идти на риск, поскольку прямо перед этим он услышал от местных жителей, что «когда у них отцы и матери становятся старыми, они уже больше не пользуются почетом, и власть переходит к их детям». После этого Магеллан стал пересказывать книгу Бытия: «что мы все происходим от Адама и Евы, наших праотцев, что дух наш бессмертен, и многое другое говорил он касательно веры». Затем он продолжал высказывать странные и неосторожные мнения: «Он также сказал, что если мы будем вступать в общение с их женами, то совершим этим очень большой грех, так как они “язычницы”. Он уверил их также в том, что, как только они станут христианами, дьявол перестанет являться им, разве только перед самой смертью». Непонятно, что из этого стало побудительным стимулом для крещения.

Впрочем, Магеллан показал также, что он владел начатками теологии, заявив слушателям, что «их должен подвигнуть на то, чтобы стать христианами, не страх перед нами или желание доставить нам приятное, а только их собственная свободная воля»[726]. К сожалению, впоследствии он не придерживался своей точки зрения, когда пытался угрозами, дубинками и огнем заставить жителей острова Мактан принять христианство.

Его попытки наставлять жителей Лимасавы и Себу возобновлялись при первой возможности: сначала на церемонии крещения вождя Себу Магеллан показал собравшимся, как творить крестное знамение, присоединился к ним при уничтожении идолов и приказал поклоняться кресту по утрам и вечерам; затем, перед своим чудом об исцелении, он вмешался в жертвоприношения от имени больного и «предложил им сжечь идолов и довериться Христу»[727].

Несмотря на новое состояние души Магеллана и внезапно обретенное им христианское рвение, его усилия по евангелизации были очевидным образом связаны с политической стратегией. Начиналась его политика с малого: он пытался устанавливать союзы. На Лимасаве он совершил братание кровью, провел ритуалы установления дружбы и обмен подарками. На следующем, все еще осторожном этапе Магеллан убедил вождя, что крест, который он воздвиг, установлен «ради их же блага, потому что, какой бы корабль ни явился сюда в будущем, они по этому кресту убедятся, что мы уже были тут, и, следовательно, не предпримут ничего такого, что могло бы причинить им неприятность или нанести ущерб их имуществу»[728]. Иными словами, христианский символ становился политически важным знаком.

Видимо, в той же связи Магеллан, воодушевленный уверениями раджи в «любви», через переводчика «попросил его сказать, нет ли у него врагов, дабы он вместе со своим флотом мог истребить их или привести в покорность». В данном случае предложение было вежливо отклонено, но оно знаменовало собой начало нового этапа: теперь Магеллан искал возможности проявить жестокость, запугать потенциальных врагов, укрепить сложившиеся альянсы и распространить власть своих друзей далее по архипелагу.

Предложение устранить других раджей, подчинив их властителю Лимасавы, стало первым примером общей стратегии Магеллана по объединению хотя бы нескольких островов в единое государство под началом послушного вождя. Эта стратегия будет применена, притом с роковыми результатами, на следующем острове, куда он направится, – на Себу, где, как его заверили жители Лимасавы, он найдет «самый крупный торговый порт»[729].

В течение всего времени, что экспедиция провела на Филиппинах (всего 19–20 недель), у Пигафетты было достаточно возможностей для этнографических наблюдений, помимо тех, что касались ритуалов и религии. Как обычно, он составлял словари, довольно верно записывая слова: он приводит бисайское слово для очищенного от шелухи риса и ряд себуанских слов, из которых более 80 % можно отождествить с теми, что в ходу и поныне[730].

Разумеется, прежде всего его интересовали обычаи, которые