Поэмы Оссиана - Джеймс Макферсон

Пребудет для меня и для тебя славна".

"Дермид! ты требуешь... О, горестная доля!..

Зри слезы... Что сказать? Твоя свершится воля...

Но что! ужели ты с бесславием умрешь?

Как агнец, выю сам под острие прострешь?

Нет, смерть твоя должна быть смертию героя!

Ступай, вооружись, назначим место боя!

Сражен твоей рукой, безропотно паду

Или, сразя тебя, сам путь к тебе найду".

Уже они текут на брег шумящей Бранны,

Где были столько крат победой увенчанны;

Остановляются, в слезах друг друга зрят,

Безмолвствуют; но, ах! сердца их говорят!

Объемлются - потом, мечами

Ударив во щиты, вступают в смертный бой.

Уже с обеих стран лиется кровь ручьями;

Уже забвен был друг - сражался лишь герой.

Но чувство дружества Оскара просвещает:

Оскар, воспомня то, что друга поражает,

Содрогнулся и свой умерил пылкий жар.

Дермид же, в смерти зря себе небесный дар,

Отчаян, яростен, опасность презирая,

Бросается на меч, колеблется, падет

И, руки хладные ко другу простирая,

С улыбкой на уетах сей оставляет свет.

Оскар, отбросив меч, очам его ужасный,

Источник пролил слез и горько восстенал:

"Кого ты поразил рукой своей, несчастный?

На труп взирая, он вещал.

Се друг твой, се Дермид, тобою убиенный!

А ты, ты, кровию Дермида обагренный,

Еще остался жив? Оскару ль то снести?

Умри, злодей, умри!.. Комала, ах! прости!"

С сим словом путь к своей возлюбленной направил,

Котору посреди смущения оставил.

С пришествием его она узрела свет.

"Но отчего Оскар толь медленно идет?

Комала говорит. - Печально он взирает

И рук своих ко мне уже не простирает...

Вздыхает... Небеса! какой еще удар!

Дражайший мой! скажи, что сделалось с тобою?"

"Комала! - рек Оскар.

Внимай: тебе я стыд и грусть мою открою.

Известна ты, что я доднесь в метанье стрел

Подобного себе из воинов не зрел;

Стрела, которую рука моя пускала,

Всегда желаема предмета достигала.

Но днесь - о стыд! о срам! о горька часть моя!

Искусства я сего, сверх чаянья, лишился,

И славы блеск моей навек уже затмился!

Комала! видишь ли близ оного ручья

Надменный дуб, главу меж прочих возносящий,

И светлый оный щит, внизу его висящий?

"Сей щит Гармуров был,

Которого мой меч дни славны прекратил.

Кто б думал, чтоб рука, пославша смерть герою

О стыд! о вечный стыд! куда себя сокрою?

Пронзить в средину щит бессильною была!"

"Оскар! - с улыбкой дщерь Уллинова рекла,

Утешься! Мой отец - прости, что я вздохнула;

Хоть властвует любовь, природа не уснула

Дражайший мой отец в младенчестве моем

Учил меня владеть стрелой и копнем.

Пойдем, любезный мой! Мне счастье вместо дара

Пособит, может быть, загладить стыд Оскара".

Посем они спешат в уединенный лес,

Где им назначен был рок лютый от небес.

Достигши до него, Комала отступает,

Остановляется и лук свой напрягает;

А между тем Оскар скрывается за щит...

Увы! летит стрела и в грудь его разит!

"Благодарю тебя, - он рек, упав на землю,

Что от руки твоей, Комала, смерть приемлю!

Достоин я сего: я друга пролил кровь.

Закрой, дражайшая, закрой мои зеницы!

Простись со мной и две гробницы

Любовникам своим готовь!"

Вздохнул и кончил жизнь... Отчаянна Комала

Недолго труп его слезами орошала;

В Оскаре счастие, вселенну погубя,

Вонзила острый меч немедленно в себя.

Три жертвы, бедственно любовию сраженны,

По смерти стали быть навеки сопряженны.

Чувствительны сердца их вместе погребли

И кроткий памятник над ними вознесли,

Который и поднесь в дубраве существует

И их печальную кончину повествует.

Когда пресветлый Феб с лазуревых небес

В полудни жаркие лучи распростирает

И сладостный зефир во густоте древес,

От зноя утомлен, едва не умирает,

Невинны пастыри незлобивых овец

Стекаются вкушать при гробе сем отраду,

Где, вспомня жалостный почиющих конец,

Лиют потоки слез, забыв идти ко стаду.

1788

В. В. Капнист

КАРТОН

ПОЭМА, ТВОРЕНИЕ ДРЕВНЕГО КАЛЕДОНСКОГО БАРДА ОССИЯНА,

СЫНА ЦАРЯ ФИНГАЛА

События веков протекших!

Деяния минувших лет!

Воскресните в моих вы песнях.

Журчание твоих, о Лора! чистых струй

Прошедша времени мне память возвращает.

Приятен слуху моему,

О Гермалат! твоей дубравы шум унылый.

Не видишь ли, Малвина! ты

Скалы, вереском осененной?

Три ели от ее низвесились чела;

У ног излучиста долина зеленеет.

Там, нежну вознося главу,

Красуется цветок душистый.

Уединенно там растет седый волчец

И белыми на ветр летящими власами

Зеленый устилает луг.

Два камня, вросшие до половины в землю,

Подъемлют мшистые главы.

Пужливая оттоль в ночи уходит серна:

Она там призрак бледный зрит,

Священное сие всегда стрегущий место.

Два славны воины, Малвина!

Лежат в ущельи сей скалы.

События веков протекших,

Деяния минувших лет!

Воскресните в моих вы песнях.

Кто сей, грядущий к нам из дальних чуждых стран

Среди своей несметной рати?

Морвенски знамена предшествуют ему;

В густых его кудрях играет легкий ветр;

Спокойный вид его войной не угрожает:

Он тих, как луч вечерний,

Сквозь тонки западны светящий облака

На злачную долину Коны.

Но кто, как не Фингал, Комгалов храбрый сын,

Владыка подвигами славный?

Он радостно холмы отечественны зрит

И тысяще велит воскликнуть голосам:

"Народы дальныя страны!

На ратном вы кровавом поле

Фингалом в бег обращены.

Седящий на златом престоле

Владыка мира слышит весть

О гибели несметных в о ев:

В очах его пылает месть.

Ко сонму избранных героев

Стремя укорну, грозну речь,

Хватает он отцовский меч,

Лежащий на златом престоле.

Народы дальныя страны!

На ратном вы кровавом поле

Фингалом в бег обращены".

Так бардов сонм воспел, входя в чертоги Селмы;

Несметно множество светильников драгих,

Отъятых у врага, средь сонма возжигают.

Готовится огромный пир,

И ночь в весельи протекает.

"Но где же Клесамор? - спросил Фингал державный,

Где Морны верный брат, в день радости моей?

Уныл, уединен,

Он дни свои влачит в долине шумной Лоры.

Но се я зрю его: он с холма к нам нисходит,

Подобен быстрому коню,

Гордящемусь своей и силой и красой,

Когда по шуму легка ветра

Товарищей своих он слышит издалече,

И бурно на скаку

Блестящу возметает гриву.

Да здравствует наш друг, могущий Клесамор!

Почто так долго ты отсутствовал из Селмы?"

"Итак, - вождь Лоры отвечал,

Морвена царь течет со славой!

Так в юности своей Комгал

Торжествовал в войне кровавой.

Чрез ток Карунский наводнен,

В страну противных нам племен,

Со мной он часто проносился:

В войне наш острый меч стократ

Багрился кровью супостат,

И мира царь не веселился.

Но почто воспоминаю

Времена сражений наших?

Уж глава моя дрожаща

Сединою серебрилась;

Дряхлая рука отвыкла

Напрягать мой лук упругий,

И уж легкое насилу

Я копье подъемлю ныне.

О когда бы возвратилась

Радость, дух мой ожививша,

При любезном первом взгляде

На прекрасную Моину,

Белогруду, светлооку,

Нежну чужеземну дщерь!"

"Повеждь нам, - царь вещал Морвена,

Печали юности твоей.

Уныние, как тьма сгущенна,

Сокрывша дневных блеск лучей,

Мрачит днесь душу Клесамора,

На бреге, где шумяща Лора

Течет извившись средь полей

И предки где твои витали,

Повеждь нам скорби юных дней

И жизни твоея печали".

"В мирно время, - отвечает Клесамор ему,

Ко балклутским плыл стенам я белокаменным.

Ветр попутный, раздувая паруса мои,

Внес корабль мой во спокойну пристань Клутскую.

Три дни тамо Рейтамир нас угощал в пирах;

Там царя сего я видел дочь прекрасную.

Медочерпна чаша пиршеств обходила вкруг,

И Моину черноброву мне вручил отец.

Грудь сей девы пене шумных волн подобилась;

Взоры пламенны ровнялись с блеском ясных звезд,

Мягки кудри с чернотою перьев ворона.

Страстью мне она платила за любовь мою,

И в восторгах мое сердце изливалося.

Но внезапно к нам приходит иностранный вождь,

Восхищенный уж издавна ее прелестьми.

Ежечасно речь строптиву обращал он к нам.

Часто в полы извлекая свой булатный меч,

"Где, - гласил он, - где Комгал днесь пресмыкается?

Сей могущий, храбрый витязь, - вождь ночных бродяг.

Знать, стремится он к Балклуте с своим воинством,

Что так гордо поднимает Клесамор чело".

"Знай, о воин! - вопреки я отвечал ему,

Что мой дух своим лишь жаром вспламеняется: