Классическая поэзия Индии, Китая, Кореи, Вьетнама, Японии - Коллектив авторов

Человек, как ива, минует раннюю молодость, наберет силу и, как опадающие цветы, кончит свой недолгий век. Солнце, так волшебно расцветившее пейзаж, угаснет. Уйдет из жизни человек. Об этом ему в полный голос говорят деревья, цветы, яркие краски природы, ослепительный солнечный свет. И чем ярче и ослепительней картина, тем острее ощущение собственной «обреченности»: он уйдет навсегда, пруд останется, а на его берегах будут каждую весну зеленеть и расцветать деревья. Отсюда — печаль поэта.

Важен и еще один момент: «переживание пространства». С точки зрения данной культуры, любой уголок природы, самый маленький, — всегда капелька воды, представляющая океан. Заросший пруд — вся природа в миниатюре, ее микромодель, где вертикаль обозначена деревьями, свисающими вниз ветвями, падением лепестков; горизонталь — замкнутой поверхностью пруда (ср. тую и пруд в хянга «Песня о туе»).

Поэт (а с ним и его корейский читатель) переживает одновременно глубоко противоположные чувства: радость весны и горечь весны. Радость — наслаждение от приобщения к красоте природы, от осознания причастности к великому миру и его законам. Горечь — глубокое мучение от приобщения к трагическому. Как уже говорилось, проблема смерти — бессмертия всегда была острой в корейской культуре: человек постоянно осознавал временность своего существования на земле. Искусство и литература в духе чань давали психологическую разрядку, вызывая у человека «одновременную и разнонаправленную эстетическую реакцию». Пейзажная поэзия на ханмуне, стихи в жанрах сиджо и каса были столь же явлением эстетическим, — это была поэзия в высшем смысле этого слова, — сколь и явлением религиозно-философским, ибо здесь проблема соотношения конечности жизни и вечности бытия разрешалась путем духовного приобщения к особому божеству — природе.

Каждая эпоха выдвигала своих кумиров — поэтов, писавших на хан-доне. В XV–XVI веках ими были прежде всего Ким Сисып (Мэвольдан, 1435–1493) и Лим Дже (Пэкхо, Кёмджэ, 1549–1587), вошедшие в историю корейской литературы также как блестящие прозаики. Они развивали традиции социальной критики, заложенные в корейской поэзии еще Ли Гюбо. Трудно было бы ожидать от авторов XV–XVI веков понимания подлинной природы социальной несправедливости в феодальном обществе. Они объясняли ее с конфуцианских позиций, ища корпи зла в дурном правлении, в забвении правителем и его чиновниками нравственных норм. Не видя истинных причин, они тем не менее прекрасно видели и с большой художественной наглядностью изображали их следствия — разорение страны, отчаянное положение тружеников-крестьян, живущих под непомерным бременем поборов, бесстыдство и алчность обирающих их чиновников.

Проблема судьбы страны, находящейся во власти недостойных правителей, поднималась в творчестве Квон Пхиля (Сокчу, 1569–1612) («Верхом на коне произношу стихи»), Хо Гюна и других поэтов. Стихи Лю Монъина (Оудан, 1559–1623) («Гребень») — поэта и выдающегося новеллиста — перекликаются с произведениями Ким Сисыпа, посвященными бедствиям тружеников.

В XVIII веке лучшими считались четыре поэта, писавшие на ханмуне: Ли Донму (Хёнам, 1741–1793), Лю Дыккон (Нэнджэ, 1748—?), Пак Чега (Чходжон, 1750–1805), Ли Согу (Сованджон, 1754—?). XVIII век — период расцвета движения «Сирхак», и многие поэты были активными его приверженцами. В это время живет и творит один из выдающихся умов своего времени — Лак Чивон (Ёнам, 1737–1805), философ, прозаик, поэт. В творчестве Пак Чивона, как и другого идеолога течения «Сирхак», Чон Ягёна (Тасан, 1762–1836), ярче всего отразились передовые настроения, захватившие корейское общество в XVII–XVIII веках. Они проявлялись прежде всего в резкой критике различных социальных явлений современной им действительности. И в то же время тот и другой были талантливыми поэтами-пейзажистами. Пак Чивону принадлежит знаменитая «Поэма солнца»; в обширном наследии Чон Ягёна почетное место занимают пейзажные миниатюры.

Как правило, образованный кореец мог слагать стихи и на ханмуне, и на родном языке. Примерами могут служить полководцы Нам И (1441–1468) и Ли Сунсин, Ким Санхон (Чхоным, 1570–1652) и многие другие. Правда, история корейской литературы не знает примеров, когда поэт был бы равно талантлив в той и другой области. Что-то все-таки удавалось лучше. Так, по общему признанию, Чон Чхоль был непревзойденным мастером каса; отдельные его сиджо вызывали нарекания современников; стихи же на ханмуне оценивались ниже, чем его произведения на родном языке. Хо Нансорхон, автор каса «Тоска на женской половине дома», прославилась и как автор великолепных стихов на ханмуне, которыми гордилась Корея. Их сборник был издан в Китае раньше, чем на родине, что по тем временам было высшим признанием поэта. Позже ее стихи издавались в Японии (1711 г.), где снискали большую популярность.

Общим для корейской поэзии на родном языке и на ханмуне было видение мира, ощущение времени. И в той, и в другой сфере поэзии можно встретить сходную поэтическую образность. Все это при чтении создает впечатление целостности, единства культурного явления, именуемого корейской поэзией.

М. Никитина

Юри-ван (?)

Перевод Е. Витковского

Иволги золотые порхают вдвоем,Парой летят — неразлучны он и она.Об одиночестве нынче мысли мои:С кем скоротаю теперь дорогу домой?

Неизвестный автор

Перевод Е. Витковского

Черепаха, эй, черепаха, слушай меня!Из-под панциря высунь голову, я велю!Если сейчас же не высунешь ты головыНа огне поджарю тебя и съем!

Ыльчи Мундок

Перевод Е. Витковского

Уменье по звездам читать принеслотебе немало побед.Уменье войска по земле вести[1019]твое весьма велико.Ты мыслишь, будто в ратных делаху тебя соперников нет.Остановись же скорей — таковтебе мой добрый совет.

Из песен «Хянга»

Перевод Е. Витковского

Астролог Юн[1020]

С восточного древнего берега вижу яГород, над коим гандхарвы вечно кружат.[1021]Вижу: японское войско войной пришло[1022].На границах огни сигнальные зажжены.Прослышав, что три хварана[1023] в горы пошли,Даже луна засверкала в полную мощь.Некто, увидев «звезду, подметавшую путь»[1024],Воскликнул: «Это комета, смотрите все!»Плавно комета прочь уплыла с небес.Полно, комета ли это вправду была?

Тыго[1025]

Горестью томлюсь о былой весне.Плачу и скорблю, разлучен с тобой.Облик твой, являвший мне красоту,Временем безжалостно искажен.Если б хоть на миг былое вернуть,Встретиться, как в прежние времена!О хваран! Стезю навсегда избралРазум мой, тоскующий о тебе,—Такова ль она, что заснуть смогуВ переулке, где разрослась полынь?[1027]

Синчхун[1028]

Туя густая — в дни, когда осень придет,Не увядает — таков природы закон.Ты говорил мне: «Я не забуду тебя».Но изменилось ныне твое лицо.В старом пруду лежит отраженье луны.Взболтан волнами песок. Воистину так:Сколько бы ни смотрел я на облик твой —Он искажен, и с ним искажен весь мир.

Вольмён[1029]

Жизни и смерти стезя была пред тобой.В жизни прошедшей страшно было тебе.Ты не сказала даже: «Я ухожу»,—Прежде, чем смерти стезею от нас ушла.С первым осенним ветром листья летят,С веток сорвавшись, и падают здесь и там,Словно бы уходя в неведомый край,—Так вот и мы разлучились ныне с тобой.В мир Амитабы[1030] приду и встречу тебя —Жди, покуда я путь до конца пройду![1031]

Чхундам[1032]

Вверх посмотрю: недавно взошла лунаИ не плывет за белым облаком вслед,Ибо не должно за облаком плыть луне.Вниз посмотрю: в реке, в голубой воде,Образ хварана Кипха встает предо мной.Здесь, над рекою Иро[1033], на обрыве, клянусьСледовать зорко пределам своей души —Ибо, как должно, тебя сберегает она!Ты, словно туя высокая, о хваран!Инея ты не страшишься в «холодный год»!

Чхоён