Дорогой длинною... - Александр Вертинский

Правда, такие чувства испытывали не все. Помнится один знаменательный вечер в Шанхае. По примеру Парижа, где ежегодно устраивались выборы самой красивой девушки страны — «Мисс Франции», потом «мисс Европы», — было решено, чтобы не ударить лицом в грязь и не отстать от века, тряхнуть своими эмигрантскими ресурсами и выбрать из представительниц русской колонии «Мисс Шанхай».

Организовала этот конкурс инициативная группа местного журнала «Уединение».

В лучшем саду города, в ресторане «Аркадия», на открытой эстраде стоял длинный стол, покрытый коврами, на нем бутылки с квасом и огромная ваза цветов.

«Уединенцев» было всего-навсего пятеро.

— Война? — возмущённо говорили они со страниц своего журнала. — А нам какое дело? Пусть воюют военные! А мы эстеты…

В составе жюри был весь цвет шанхайской интеллигенции, «титаны зарубежной мысли», «вожди» и «пророки», соловьи и разбойники.

Мир раскалывался пополам. Полыхали пожарища. Тонны бомб сыпались с неба. Горели города и села. Родина обливалась кровью… А «уединенцы» восседали за судейским столом, полные сознания своего гражданского долга, придав своим лицам соответствующее выражение, крайне озабоченное и строгое.

На этот конкурс они пришли солидно, по-семейному — с «мамами». Со своими «преподобными женулечками». Побоявшись их отпустить при наличии такого соблазна, «женулечки» расфуфырились в дым и гордо выступали, торжественно ведомые своими мужьями, и садились за судейский стол с тем же каменно-величественным видом.

Все были «свои». Некий Эдуард Иванович, старый театральный жук, на пуантах перепархивал как птичка от столика к столику и, лукаво грозя дамам мизинчиком, говорил:

— Я не знаю!.. Ей-богу, не знаю! Ведь все же зависит от вас. Кого изберёте вы!

— Ладно, знаем мы вашу лавочку! — подмигивали гости.

Вместе с входными билетами публике выдавались розовые талоны для избрания королевы, но все прекрасно знали, что изберут ту, за которую кто‑то больше заплатит, то есть купит ей на какую‑то сумму талонов отдельно. В кассе их можно было покупать свободно.

Пока переваривались бифштексы и поджарки, народ безмолвствовал. Ждали.

Сразу же за эстрадой начинались курятники. Чтобы не переплачивать на базаре, хозяин ресторана разводил тут кур, гусей и индюшек. В этом курятнике и томились будущие королевы в ожидании своего выхода. Курятник был предоставлен им в качестве артистической уборной.

Цыплята пищали. Гуси гоготали. Куры кудахтали. Это нервировало будущих королев. Они брезгливо сидели рядышком на высоких табуретках из бара, как куры на насесте, ибо на стульях сидела публика. Высоко задрав свои вечерние платья и отбиваясь сумками и зонтиками от гусей, они были близки к истерике.

Девиц было много. Все они не могли оторвать глаз от созерцания собственной красоты, глядя в единственное зеркало на стене курятника, заботливо повешенное любезным хозяином.

Выбор предлагался большой. Крашенные перекисью блондинки, по-испански раздраконенные брюнетки в кольцах и загогулинах на висках, пышные шатенки с немытыми распущенными волосами русалок — все они поднимали невообразимый шум.

— Коля, Колечка! — кричала одна. — Прогоните этого лебедя, он мне чулки рвёт!

— Боже мой! — вопила другая. — Я во что‑то вступила ногой! Тряпку! Ради бога, тряпку!

— Сеня, дайте ей валерьянки! — умолял кого‑то мужской голос.

Ровно в десять вечера грянул марш. Заседание объявили открытым. Жуликоватый парень с манерами «неглиже с отвагой» размашисто и небрежно выталкивал, как котят из мешка, оробевших девиц на залитую светом площадку и тоном зазывалы ярмарочного балагана оповещал:

— Намбер уан! Мисс Аспазия!

— Намбер ту! Мисс Амфибия!

— У-у-у! — стонала публика. — Где достал такую страшнюгу?

— Намбер три! Мисс Потенция!

— Коняга какая‑то! — удивлялись в публике.

Девицы были засекречены псевдонимами.

— Намбер фор! Мисс Гарантия!

На площадке, освещённой прожекторами, стояла девица в платье из чёрного крепа, отделанном серебряными аппликациями. Она была немилосердно худа и всем своим видом напоминала чёрный купеческий гроб, отделанный глазетом.

— Почему она в трауре? — допытывалась публика.

— Это вдова Неизвестного солдата! — пояснял кто‑то.

— Намбер сикс! Мисс Гипотенуза!

Щуплая девица, завитая мелким барашком, едва держалась на своих макароньих ножках. От волненья, света прожекторов и долгого сиденья в курятнике она была близка к обмороку.

— Мошенники! Жулики! Арапы! — неслось из публики.

— За что деньги берут? Это же мымры какие‑то!

Девицы цепочкой пробегали по кругу, уже ни на что не надеясь. Напрасно «вершители судеб» уговаривали в микрофон голосовать за своих кандидаток. Публика бушевала. Талонов своих зрители не отдавали никому, ибо все более или менее интересные девушки сидели в публике как гости и на конкурс не шли.

Атмосфера сгущалась. Пахло грозой. И вдруг свершилось чудо!

К судейскому столу не спеша подошёл толстый китаец, один из очень известных спекулянтов, владелец нескольких меняльных контор на Банде.

— Фазан! фазан пришёл! — зашептали в публике. Он действительно был похож на жирного фазана.

— Наша мадама вончи мисси! (Моя дама хочет быть мисс!) — спокойно улыбаясь, заявил он, с трудом изъясняясь на ходячем русско-английском жаргоне. — Хав мач? (Сколько стоит?) — Достав из кармана своего засаленного халата толстый бумажник, он начал отслюнивать деньги.

Откуда‑то из‑за его круглой, широкой спины неожиданно вывернулся сияющий Эдуард Иванович.

— Плиз! Ради бога, плиз! Прошу вас! — извиваясь и пресмыкаясь, кланялся он, истекая нежностью к своему спасителю.

Спекулянта подхватили под руки и, как архимандрита в алтарь, повели в кассу. Через десять минут «большинством голосов» была выбрана его дама. Русская по национальности, она, увы, оказалась проституткой по профессии.

«Суд» заканчивался. «Боги», кряхтя, слезали с Олимпа и усаживались за бесплатное угощение. Эдуард Иванович отирал трудовой пот с высокого лба.

Всходила луна. Подавали поджарку.

Мир раскалывался пополам.

Все это и, увы, многое другое в том же роде мне пришлось повидать в годы эмигрантских скитаний…

Эпилог

Больше десяти лет прошло с того дня, когда я вновь вступил на землю своей родины — впервые после двадцатипятилетнего пребывания в эмиграции. Много воды утекло за это время, многое изменилось. Для меня лично главная перемена заключается в том, что из «эмигранта, вернувшегося на родину», я превратился в настоящего советского гражданина, известного советского актёра. А это большая честь, которую надо заслужить. И я заслужил её упорным трудом.