Ложь во имя любви - Розмари Роджерс

Сейчас он выглядел почти так же скверно – видимо, из-за потери крови; скользнув взглядом по свернувшейся фигурке Марисы, он подошел к камину согреться.

Мариса помимо воли задумалась об испытаниях, выпавших на его долю, от которых он стал таким несгибаемым и независимым. Ей припомнились обрывки речи, которую держала перед ней отвратительная Парсонс, и она задрожала под одеялом всем телом. Доминик, бывший в юности неисправимым полудиким бунтарем, превратился, возмужав, в загадку для Марисы, случайно узнавшей о его прошлом больше, чем ей хотелось.

Она следила за ним расширенными испуганными глазами. Этот рослый человек с мужественными чертами лица, бесстрастно оценивавший ее взглядом, оставался для нее совершенно чужим. Не выдержав молчания, она выдавила:

– Зачем ты меня сюда притащил? Наверное, чтобы убить без свидетелей?

Его глаза под приподнятыми черными бровями мерцали, как серебряные зеркальца, в которых ровно ничего нельзя было прочесть.

– Если бы у меня было одно это намерение, я бы просто оставил тебя там. Убийца быстро расправился бы с тобой. Или, скажем, выбросил бы тебя за борт несколько часов спустя. Лучше не спрашивай, зачем я привел тебя сюда, я и сам этого не знаю. Наверное, всему виной мое ранение: из-за него я совершенно утратил здравый смысл.

– Убийца? – От ярости Мариса села на кровати. – Ведь Убийца – это ты! Не станешь же ты этого отрицать! Перед отъездом из Лондона я побывала у мадам де л’Эгль, и она сказала мне…

На его губах появилась гримаса отвращения.

– Старая ведьма! Мало ли что она тебе наплела! У тебя есть собственная голова на плечах? Она и есть Убийца – вернее, ее мозг и воля, направлявшие руку исполнителя. Сначала это был шевалье, но он, как тебе известно, лишь изредка наведывался в Лондон, и нельзя было допустить, чтобы с его появлением всякий раз совпадали столь плачевные события. Поэтому некоторые пользующиеся доверием господа кидали кости или тянули соломинки, чтобы получить право исполнить рискованную роль Убийцы.

От него не укрылось выражение ужаса на ее лице. Он догадался, какой крик готов сорваться с ее губ, и зловеще усмехнулся.

– Разумеется, и твой Филип не исключение. Откуда же еще он мог разжиться деньжатами, чтобы расплатиться с карточными долгами? Последней его жертвой стала женщина – по-моему, это доставило ему удовольствие.

– Нет! – успела крикнуть Мариса, прежде чем он перебил ее.

– У кого еще мы узнали бы время и место, где перехватить вашу карету? Филип знал, что тебе предстоит, но он не мог знать, что в ту ночь выигравшим пари был я, и тем более он не был посвящен в замысел маркизы. Он полагал, что тебя всего лишь припугнут и предостерегут, после чего ты благополучно окажешься в его объятиях. Мадам приказала не причинять ему вреда. Если бы на моем месте оказался шевалье или еще кто-нибудь, тебе пришлось бы куда хуже, моя радость. Но клейма тебе все равно не удалось бы избежать. Получилось так, что твоим насильником стал законный муж, а не куча незнакомцев; а ведь тобой мог бы попользоваться в своем вкусе покойный шевалье… Признаться, я тогда тоже полагал, что ты заслуживаешь наказания, но пришел к выводу, что ты над собой не властна, ибо такая уж у тебя натура: ты по натуре предательница, хладнокровная мерзавка. Не имея под рукой Филипа Синклера, ты довольствовалась небезызвестным распутником ди Чиаро. Или ты считаешь, что твои встречи с ним были для всех тайной? Жаль, что монастырские стены оказались недостаточно высоки и не смогли тебя удержать. Не вырвись ты из монастыря, ни ты, ни я не испытывали бы теперь подобных затруднений!

Он наносил ей удар за ударом, и она, помышляя только о том, как дать сдачи, пробормотала запинаясь:

– Как ты смеешь меня осуждать? Ты убил моего отца, возжелав его жену! Неужели ты караешь меня за то же преступление, которое совершила твоя собственная мать? За любовь к мужчине, который не был ее мужем?

Лицо Доминика побелело и напряглось. Видя это, Мариса попыталась воспользоваться его секундным замешательством.

– Ты предостерегал меня не вмешиваться в политику, но сам-то именно этим и занимаешься и занимался всегда. Сама бы я ни во что не вмешивалась, даже не оказалась бы здесь, если бы ты не влез насильно в мою жизнь и…

– Довольно! – перебил он ее взволнованную речь, стиснув челюсти. – Ты наговорила достаточно. Еще слово – и я заткну тебе рот кляпом, а потом придушу.

Она задохнулась, но благоразумно смолкла, чтобы в негодовании наблюдать за его попытками справиться с гневом; дыхание со свистом вырывалось у него между зубами.

– Лучше попробуй уснуть, потому что с утренним приливом мы постараемся выйти в море. Я раздобыл места для нас на американском торговом судне, которое сначала зайдет в Испанию. Там ты сможешь самостоятельно распорядиться своей судьбой. Пока что я попытаюсь отыскать для тебя одежду. Тебя вряд ли пустят на борт без багажа.

Немного погодя он оставил ее одну, не заперев за собой дверь, словно не исключая ее попытки сбежать. Но куда? Она не ушла бы дальше питейного помещения этой убогой таверны – об этом говорили непристойные песенки и вопли, доносившиеся до ушей Марисы. Возможно, он только этого и ждал, чтобы иметь предлог передать ее разнузданной публике. Но она отказывалась идти у него на поводу. Доминик вовремя напомнил ей, что они состоят в браке; он собирается отвезти ее в Испанию – тем лучше; дальше она обойдется без него.

От усталости и замешательства Мариса временами переставала отдавать себе отчет в происходящем, но это ее не очень пугало. С нее хватало того, что он ушел, оставив ее в покое. Подобно загнанному зверьку, она воспользовалась передышкой, чтобы растянуться и погрузиться в забытье.

Утро наступило неожиданно быстро. Пребывая во власти прежней апатии, Мариса позволила накинуть на себя шерстяной плащ с капюшоном, скрывавшим почти все лицо, и вести ее неведомо куда.

На каменном причале Мариса почти не замечала колючего, холодного ветра, хлеставшего ее по щекам. Ее усадили в лодку и доставили на бриг с прямоугольной парусной оснасткой. Там ее втолкнули в маленькую каюту. Лежа на узкой койке и прислушиваясь ко всем звукам и движениям на корабле, снимающемся с якоря, она совершала путешествие в прошлое. Хлопанье парусов, надутых ветром, подсказало ей, что судно вышло в открытое море. В каюте появился он, чтобы прилечь рядом с ней, не раздевшись, а только сбросив сапоги. Как ни странно, она умудрилась уснуть.

С этого момента между ними установилось хрупкое перемирие. За пределами каюты они вели себя, как подобает супругам, а наедине продолжали враждовать. Они уже не были любовниками; то, что произошло между ними перед ее поездкой с Филипом в Корнуолл, было забыто. Их связывала уже не плоть, а раскинувшаяся вокруг океанская гладь и теснота каюты, которую им приходилось делить по ночам.