Герой поневоле - Элизабет Мун

— Хочешь поговорить?

Он вздрогнул, потом напрягся и уставился куда-то мимо нее.

— Лейтенант Суиза… я слышал, что ты оказалась на высоте.

Эсмей пожала плечами, она чувствовала смущение.

— Я сделала, что могла.

— Больше, чем смог сделать я. — Ни юмора, ни горечи. Сказано таким монотонным голосом, что у нее мурашки по коже побежали. Она помнила, что тогда у нее был такой же монотонный голос. Ей совсем не хотелось об этом вспоминать.

Она открыла рот, чтобы сказать то, что ему наверняка уже не раз говорили, но не смогла. Она знала, что обычно всем говорят в таких случаях. Но это не помогает. А что помогает? Она не знала.

— Я не такой, — продолжал Барин тем же монотонным голосом. — Настоящий Серрано… настоящий Серрано, такой, как бабушка или как Херис… что-нибудь бы придумал.

В ту долю секунды, когда она поняла, что собирается сказать, она сама чуть не зажала себе рот. Но все-таки выдавила из себя первую фразу:

— Когда меня схватили…

— Тебя схватили? Мне этого не говорили. Могу поспорить, ты им задала жару.

От страха и злости голос у нее изменился до неузнаваемости.

— Я была ребенком. И никому я ничего не задала…— Она не могла поднять на него глаза, она вообще ни на что не могла смотреть. В голове опять проносились тени-воспоминания. — Я… я искала своего отца. Мама умерла. От лихорадки, так бывает на Альтипла-но. А отца не было дома, он сражался на гражданской войне. — Быстрый взгляд в его сторону. В глазах Серрано появился блеск. Это ее заслуга. Она рассказала ему все, быстро, но со всеми подробностями. Сама она старалась ни о чем не думать в этот момент. Беженцы, толстуха в поезде… взрывы… деревня и убитые люди,

которых она вначале приняла за спящих. Потом люди в форме, крепкие руки, боль, беспомощность, которая хуже боли.

Еще один быстрый взгляд. Барин побледнел почти так же, как она.

— Эсмей… лейтенант… я не знал…

— Нет, конечно. Я об этом никому не рассказывала. Мои родственники говорили мне, что это все кошмары, навеянные лихорадкой. Я долго болела. Той же болезнью, от которой умерла мама. Они говорили мне, что я сбежала, добралась до линии фронта, была ранена… Но что все остальное это просто кошмары. Так они говорили мне.

— А дальше?

В горле у нее словно сидели кинжалы. Даже хуже.

— Этот человек… он… я его знала. Раньше. Он служил в милиции отца. Та же форма…

— И они тебя обманывали? — Теперь в глазах Барина был гнев. — Они тебе ничего не рассказали?

Эсмей помахала рукой. Родственники бы поняли этот ее жест.

— Они думали, так будет лучше. Они думали, что этим помогут мне.

— Это был не… не родственник?

— Нет. — Она сказала это очень твердо, хотя не могла до конца быть уверенной. Был ли он один? Она ведь сама была совсем маленькой девочкой, а в этой армии у нее было много дядьев и двоюродных братьев, кое-кто из них погиб. В семейной летописи сказано «погиб в бою», но теперь она уже знает, что записи в таких книгах могут сильно отличаться от действительности.

— Но ты… выжила. — Барин смотрел ей прямо в глаза. — Ты сильная, ты не…

— Я плакала. — Она еле выдавила это из себя. — Я плакала каждую ночь. Кошмары… Меня поселили на самом верху дома. Моя комната была в дальнем конце огромного коридора. Потому что иначе я всех будила по ночам. Я боялась всего, а еще больше боялась этого самого страха. Если бы они узнали, как мне страшно, они бы стали меня презирать… Все они были героями, понимаешь. Отец, дядья, двоюродные братья, даже моя тетка Санни. Папаша Стефан терпеть не мог рыдающих младенцев, перед ним я вообще не могла плакать. Забудь, говорили мне. Что было, то было.

— Но они ведь должны были знать, даже я это знаю, что дети никогда просто так ничего не забывают.

— На Альтиплано все по-другому. Надо забыть или уезжать. — Эсмей глубоко вздохнула, попробовала немного успокоиться и продолжала: — Я уехала. Им от этого стало легче, потому что я все время все делала не так, как надо.

— Не могу в это поверить. Ты…

— Ну да. Женщина из семейства Суиза, которая не ездит верхом. И не хочет заниматься коневодством. Не кокетничает и не собирает вокруг себя молодых людей определенного круга Бедная мачеха тратила на меня столько времени, стараясь сделать меня нормальной. Но ничто не помогало.

— Но… ты поступила в подготовительную школу Флота. Ты, должно быть, быстро оправилась. А что говорили психоняни? Ты прошла дополнительную терапию?

Эсмей не обратила внимания на его вопрос.

— Я сама читала тексты по психологии, еще на Альтиплано. Там нет специальной терапии. И потом сдала экзамены, вот и все.

— Не могу поверить.

— Я сдала их, и все, — резко ответила она. Он вздрогнул, и она вдруг поняла, что он может неправильно интерпретировать ее тон. — С тобой все по-другому.

— Нет… Я взрослый мужчина или должен таковым быть по крайней мере. — Снова в его голосе звучала горечь.

— Да, ты взрослый мужчина. Ты сделал все, что мог. Ты ни в чем не виноват.

— Но Серрано должен…

— Ты был заложником. У тебя не было выбора, ты мог только выжить или умереть. Неужели ты думаешь, я никогда не мучила себя такой же фразой — «Суиза должна…»? Еще как мучила. Но это не помогает. И совершенно неважно, что ты делал, даже если тебя все время тошнило…

— Меня тошнило, — тихо сказал Барин.

— Ну и что? Это же просто тело… Если тебя тошнит, это простая физиологическая реакция. Так же как когда ты хочешь в туалет. Ты ничего с этим поделать не сможешь. — Она знала, что убеждает не только Барина, но и саму себя. Ей давным-давно должны были все это сказать.

— Если бы я оказался смелее… — еще тише начал Барин.

— И что, смелость спасла бы тебе жизнь? Кости бы не ломались, кровь остановилась бы и не текла из ран?

— Не то.

— А что то? Рвота? — Она обрела способность двигаться и подошла к его постели, — Ты ведь знаешь, что можно вызвать рвоту у любого человека, нужны только определенные препараты. Тело вырабатывает такие же вещества, и тебя тошнит. Из А вытекает Б, вот и все.

Он заерзал в постели и отвел взгляд в сторону.

— Никак не могу представить, чтобы моя бабушка-адмирал залила бы рвотой накаченного командос Кровавой Орды только потому, что речь зашла о битвах на арене.

— Тебя били по голове, так?

Он дернулся, как если бы его ударили по переломанным ребрам.

— Не очень сильно.

Эсмей подавила приступ гнева. Она так старалась. Она рассказала ему то, что еще никому никогда не рассказывала, а он тут собирается погрязнуть в собственных угрызениях совести и жалости к самому себе.

— Я не уверен, что смогу жить с этим дальше. — Барин сказал это так тихо, что из-за шума вентилятора голоса его почти не было слышно.

— Жить с чем? — переспросила Эсмей.

— Они… захотят, чтобы я все рассказывал.

— Кто?

— Психоняни, конечно же. Как и с тобой. Я… я не хочу никому ничего рассказывать.

— Естественно, — ответила Эсмей. Она сжалась при мысли, что и сама могла бы оказаться в руках психонянь.

— Как это вообще происходит? Что они говорят? — Пауза. Вздох— Что пишут потом в личном деле?

— Все не… не так уж страшно. — Эсмей судорожно вспоминала, что читала в книгах по психологии, но ничего конкретного не вспоминалось. Она отвела взгляд, но чувствовала, что Барин смотрит прямо на нее. — У тебя все будет хорошо, — быстро сказала она ему и пошла к двери. Барин поднял руку, на ней еще остались следы регенерирующих мазей.

— Лейтенант… пожалуйста.

Эсмей заставила себя сделать глубокий вдох и только после этого обернулась.

— Да?

Глаза его округлились, он что-то понял из выражения ее лица.

— Ты… ты никогда не была у психонянь? Ей снова не хватало воздуха.

— Я… я… — Она хотела соврать, но не могла. Не ему, не сейчас.

— Ты просто… никому ничего не сказала. Так? Справилась со всем сама?

Она снова глубоко вдохнула, потом так же судорожно выдохнула. Горло опять свело железными обручами.

— Да. У меня не было выхода. — Еще один вдох. — И… так лучше. Мне сейчас легче.

Барин смотрел на нее.

— Ты очень похожа на меня.

— Нет. — Еще вдох. — Я старше. Прошло больше времени. Я знаю, каково тебе сейчас, но потом будет легче.

— Вот что не могли понять все, — сказал Барин, словно говорил сам с собой. Эта фраза, которая не имела, казалось, никакой связи с их прежним разговором, привлекла внимание Эсмей.

— Что значит «не могли понять»?

— Дело не в отличии социальных обычаев на Аль-типлано от обычаев Флота… Все дело в твоей тайне. Поэтому ты и прятала все свои таланты, держала их под замком. Понадобилась критическая ситуация, настоящее сражение, чтобы эти таланты проявились.

— Я тебя совершенно не понимаю, — промолвила Эсмей. Внутри у нее все дрожало, как дрожит трясина, когда по ней идет человек.

— Нет… Но помощь тебе нужна не меньше, чем мне. Паника. Она почувствовала, как на лицо наползает маска, неподвижная маска спокойствия.