Призвание варяга (von Benckendorff) - Александр Башкуев

Кстати, судьба нового московского генерал-губернатора была зело грустна. Он пытался ввести новые пошлины против Ливонии, но Москве это было невыгодно и она стала противиться им "всеми фибрами своей торговой души". Уклонение от налогов стало любимой забавою москвичей и Наследник быстро охладел к управительству.

Дурные наклонности побудили его занять свободное время содомскими мерзостями и подобными развлечениями. В свите его состояли одни лишь мужчины, если их можно было так называть, московские ж барышни сторонились сего, как черт — ладана. (Приохотившись к неестественным радостям, они требовали и от женщин "греческих способов".) А нормальные бабы такого не терпят.

Но были бабы и — ненормальные. Одна из них — купчиха Араужо была красоты — необычайной и умела обратить свои достоинства в золото. Согласно данным из уголовного дела, до Наследника дошел слух, что госпожа Араужо "дозволяет греческую любовь" избранникам во избежанье беременности. И воображенье Наследника — воспалилось.

(Что характерно, — потом никто не смог объяснить — откуда пришел такой слух и не нашлось ни одного доказательства, — опускалась ли наша купчиха до такой степени!)

Наследник стал приставать к купчихе с недвусмысленными предложениями, типа: "Давайте любить друг друга втроем — меня Бурн, а я — вас, — причем греческим образом!

Я не выдумываю и не усугубляю — именно так говорила несчастная своей близкой подруге и плакалась, что от генерал-губернатора нету спасения! И не захочешь, а приволокут и заставят…

Сама она наотрез отказалась от таких радостей и жила с надеждой на лучшее.

Увы, запретный плод сладок и как-то Наследник, обкурившись до чертиков, приказал… Лишь обморок несчастной, принятый насильниками за смерть, перепугал преступников (они ведь были уже осуждены якобинцами за подобные вещи в Италии!) и принудил вывезти тело на окраину Москвы и бросить его в какой-то канаве.

Там Араужо пришла в себя и нашла в себе силы доползти до ближайшего дома и… умереть на руках обывателей.

Реакция москвичей была неописуемой. Они штурмом взяли павильон, принадлежавший Наследнику и обнаружили там всюду следы крови и семени, а также все причиндалы, используемые этими шутниками при "греческих случках". Служители сего ужасного места под пыткой признались в содеянном и были просто разорваны беснующейся толпой.

Наследник же, переодевшийся в женское платье — ночью ускользнул из вверенного ему города и только этим спасся от неминуемой лютой смерти. Государь ограничился домашним арестом младшего братца — он был даже рад таким оборотом дел, — теперь-то уж Константин не смел оспорить короны! (За такого Царя никто не хотел идти на мятеж и на каторгу…)

Москвичи же были обижены столь легким наказанием мерзкого негодяя и еще долгие годы требовали выдачи московскому суду Наследника — на суд и расправу. По мнению москвичей, это стало причиной столь легкой сдачи Москвы в 1812 году…

(А теперь вспомните, сколь важную роль в жизни Москвы играли поляки. Те самые, что всегда связывали именно с Константином свои надежды на лучшее. До чего ж нужно было довести город, чтоб возбудить в нем столь лютую ненависть?! И вот такого вот… недоделка прочили на Престол бунтовщики в декабре 1825-го…

Победи якобинцы тем декабрьским днем, в Империи вспыхнула бы гражданская — Москва, а с ней — Волга готовы были на кого угодно на Царстве, — только не Константина! Константина же прочили на Престол "кияне", и все — днепровские…)

Из Нижнего мы выехали, а верней — выплыли в первой декаде мая, — после установления судоходства на Волге. Сказать по совести, я никогда не думал, что может быть река более могучая и более широкая, чем моя Даугава и свидание с проснувшейся Волгой оставило самые неизгладимые впечатления. Иной раз я даже не знал, — идем мы по реке, или уже — вышли в море!

Плыли мы на трех огромных баржах и путешествие наше было самым восхитительным. Я никогда не имел столь удачной и продолжительной рыбалки, да прямо — с борта судна за время всей моей жизни. А прибавьте к этому весьма легкое и светлое пиво, которое обыкновенно варится в этих краях! Мы даже купили специальные бродильные чаны в Нижнем, установили их на наших баржах и пока добрались до Астрахани — пиво успело созреть целых три раза!

Нет, наша поездка на Кавказ определенно имела свои любезные стороны! Люди мои весьма приободрились и только и делали, что сушили, да вялили рыбу и закатывали бочки пива. Латыш не может прожить без своего любимого хмельного напитка. Вернее, может, но — очень скучает.

Тем временем прибыли мы в Ставку Кавказской армии — город Астрахань. Там я встретился с тремя людьми, которые и дали толчок всей моей армейской карьере. Звали их, — командующий князь Цицианов, его начальник штаба полковник Котляревский и главный интендант армии — полковник Кислицын.

Первым из них я встретился с князем. Генерал был невысокого роста и довольно изящного телосложения. Черты его лица были тонки и преисполнены несомненного благородства, какое обычно встречается на отпрысках древних родов самой что ни на есть голубой крови.

Ну и, разумеется, у старых грехов длинные тени, — у любого достаточно древнего рода найдется уйма столь же древних вендетт и иных счетов с другими родами. Именно такие древние счеты были у князя с последними грузинскими царями "кахетинского корня". Спасаясь от жестокостей последнего грузинского царя Ираклия — Цицишвили бежали в Россию. При моем виде князь широко распахнул свои объятия и вскричал:

— Ба, кого я вижу?! Сын Александры Ивановны! (Так на Руси зовут матушку.) Как ее здоровье?! Ты-то меня, верно, не помнишь, а?!

Я прикрыл глаза и вдруг, как наяву, увидал наш выезд на охоту и этого необычайно чистенького и опрятного человечка в белом фартуке и ножами в руках. Князь показывал, как у них в Грузии жарят барашка и я по сей день помню особый, ни с чем не сравнимый аромат истинного шашлыка. Я забыл многое из детства и юности, а запахи остались… Иной раз пахнет чем-то знакомым, закроешь глаза и все — как наяву.

Я сразу вспомнил причины появления князя. Бабушка поставила в кавказской игре на Ираклия. Матушка же считалась ослушницей и противоречила ей во всем. (Будто.) У князя не было ни денег, ни оружия для войны с ненавистным Ираклием, вот он и приезжал к нам просить матушкиной протекции и кредитов. Мы его обнадежили и чем могли, — помогли. (Ираклий был так напуган, что "добровольно" присоединился к России.)

После этого звезда князя пошла на закат. Его окончательно изгнали из Грузии и он затаил зло… Он сказал так:

— Мы были с твоим батькой при Измаиле. Страшная была заваруха. Его дважды ранило и когда у него погиб знаменосец, он сам поднялся на стену со знаменем и раскроил древком голову турку, а другого сбросил со стены в ров. Прекрасный человек, — только водка его загубила… Впрочем, говорят, он бросил пить?

— Да, он перестал пить. Он больше не лазает по чужим стенам, но… Он сильно переменился к лучшему.

Князь кивнул понимающе и на лице его появилась отеческая улыбка:

— Не осуждай его, Саша. Это великое счастье — на склоне лет найти единственную, Богом данную, женщину. Мать твоя любит другого, он тоже нашел свое счастье, а то, что в вашем кругу не бывает разводов…

Он — хороший солдат. Плохой, ужасный генерал, но — великий солдат. От него никто и никогда не ждал дерьма, как…

А вот ум свой и таланты батька твой — пропил. Не пей… У тебя есть это в Крови — заклинаю, — не пей.

Я вдруг ощутил самую искреннюю приязнь к этому человеку и знал, что он тоже меня любит, как сына своего старого боевого друга. У меня даже не было сил намекать ему на то, что друг его — не мой отец. Потом все переменилось, ибо я понял, что приветствие сие было лишь способом досадить моей матушке. Сладок поцелуй друга — Иуды…

После князя я встретился с Котляревским. Если князь напомнил мне изящную статуэтку пастушка из фарфора, Котляревский по облику был схож с медведеподобным Петером. Кстати, он был ровно на год старше меня и единственный из хозяев свободно говорил по-немецки. (Его матушка была наших Кровей и мы сразу нашли общий язык и сдружились.)

Природная Петькина мизантропия послужила причиной отсылки сего блестящего офицера сюда — на Кавказ. Будучи немцем по матушке и хохлом по отцу, Петя был слишком заносчив (как истый хохол) и чересчур педантичен на русский вкус. Я в Латвии видывал и не таких (тот же дядя Додик был не подарком), но русские не привыкли к такому норову и обращению.

Первое, что бросалось в глаза при виде Кислицына — его бледное лицо и нездоровый румянец. Несчастный все время подкашливал (частенько с кровью), и все кругом делали вид, что не видят этого.

Судьба сыграла с Кислицыным злую шутку. Он был одним из лучших и выпускников Колледжа. (Его ставили на одну доску лишь с его другом и одноклассником — Мишей Сперанским.) Таланты его были настолько ярки и неоспоримы, что "на разводе" его определили в Англию — самый высший пост для русского резидента! (Сперанский попал в католический Рейнланд — менее важное место работы.) И тут — чахотка в такой форме… С таким кровохарканием только в туманы!