Рисунки На Крови - Поппи Брайт

В гримерной было как в сауне. Остальные три музыканта были такими же потными и заведенными, как и сам Зах. Комнатенка была буквально перенасыщена их энергией, и пахло здесь так, словно по раздевалке прокатилась шаровая молния.

Терри приобнял его за плечи.

— Классно спели. Ну, парень, ты и впрямь знаешь, как держать зал.

— Ощущение — потряс.

— У тебя это в крови, — добавил Эр Джи. — Терри мог бы петь “Черный приход” до конца своих дней, и все равно ему никогда их так, как ты, не завести.

— А пошли вы, — добродушно отбрехнулся Терри. — Я только барабанщик да попеваю иногда между делом. Зах — вот кто у нас настоящий вокалист.

Купаясь в похвалах, Зах потянулся было за “нацбогемой” и только тут осознал, что первую свою бутылку он прикончил на сцене и сейчас его мочевой пузырь болезненно полон.

— Есть здесь где поссать, или надо пробиваться через толпу к туалетам?

— Если пройдешь за самой сценой, там в дальнем углу есть что-то вроде дабла. Считается, что никто о нем не знает, потому что там нет раковины, но поссать там можно.

Зах отправился в указанном Терри направлении. Узкий, заворачивающий за угол коридор уходил в самые недра помещений за сценой, света здесь практически не было. Чтобы не кружилась голова, Зах вел рукой по стене. Шлакобетон на ощупь был прохладным и влажным, словно стены подземной пещеры. Наконец Зах вышел к открытой двери, пошарил по стене, пока не нашел выключатель, и узрел самый промозглый, самый печальный ватерклозет, какой он когда-либо видел в жизни. То, что здесь было чисто, только ухудшало впечатление: такому одинокому и заброшенному даблу потребны тараканы и плесень, чтобы немного скрасить его существование. Заху не хотелось даже думать о том, каково Кинси отмывать здесь писсуар.

Зах стащил леггинсы. Струя мочи ударилась о ржавую воду с громоподобным звуком, и тут он понял, что в ушах у него звенит. Оправляясь, он услышал стук в дверь.

Готов поспорить, я знаю, кто это, — подумал Зах.

— Да?

— Это Кальвин.

Бинго! Вы выиграли поездку в Акапулько и набор ножей для стейка в придачу.

Приоткрыв дверь, он увидел в щелку поблескивающий глаз, вихор осветленных волос, половинку ухмыляющегося рта.

— Просто хотел узнать, не закончил ли ты. Мне тоже надо.

Зах впустил Кальвина и повернулся уходить. Кальвин сразу подошел к писсуару, стянул штаны и пустил струю. Хм, подумал Зах, так, значит, ему действительно приспичило поссать.

Но когда Зах почти распахнул дверь, Кальвин вдруг сказал:

— Эй, Дарио?

— Да?

— Отлично смотришься на сцене.

— Ну, я просто люблю петь. Это вы, ребята, музыканты.

— Ага, верно. Скромности тебе не занимать, как, впрочем, и мне.

Кальвин спустил воду, натянул леггинсы до уровня чуть выше лобковых волос, потом повернулся и, единым плавным движением схватив Заха, притиснул его к стене. Его скользкая от пота грудь прижалась к Заху. Руки скользнули по груди Заха, а большие пальцы прошлись по его голым соскам, потом слегка потерли. Зах обнаружил, что у него с ходу встал.

Губы Кальвина коснулись рта Заха.

— Тебе этого хочется так же сильно, как мне? — прошептал он.

— Ну… да, но…

Рот Кальвина сомкнулся на его губах — жаркий и соблазнительный, полный золотого вкуса пива. Его язык скользнул по губам Заха, принялся прокладывать себе дорогу в рот. Несколько секунд они целовались с неряшливым самозабвением. Небритое лицо Кальвина словно шкурка терлось о щеку Заха. Наверное, останутся царапины. Заху было все равно.

Он чувствовал, как бедра Кальвина притираются к его собственным, как твердеет, вдавливается в его голый живот член Кальвина. Почти автоматически Зах подвинул бедра так, чтобы их эрекции прижались друг к друг, разделенные лишь двумя тонкими слоями хлопка. Бетонная стена за спиной была шероховатой и прохладной. Шум клуба накатывал словно глухой, бьющий на подсознание рев в дальнем далеке.

Он внезапно спросил себя, какого черта он это делает.

Вопрос стал тем самым диссонансом, который вырвал его из блаженства. Зах вдруг сообразил, что с того самого момента, когда он сказал “да, но” и Кальвин заткнул ему рот поцелуем, в голове его не было ни единой мысли. Ни о Треворе, ни о себе самом, вообще ни о чем, кроме собственного бездумного удовольствия. Зах знал, что нередко использовал секс как наркотик. Но до сих пор он никогда не отдавал себе отчета в том, что использует его для того, чтобы перестать думать.

Стыд, испытанный при этой мысли, прокатился по нему как кислотная разъедающая волна. Но на гребне этой волны пришло другое понимание. С Тревором он так себя не чувствует. С Тревором он не заклинивает свой мыслительный процесс и не обрубает эмоции. Когда они занимаются любовью, восприятие Заха только обостряется и сознание словно расширяется. До Тревора трахаться было всегда словно захлопнуть дверь перед всем миром. С Тревором это было как открывать сотни дверей.

А это означало, что здесь он не получит ничего, чего он не мог получить дома — в тысячу раз лучше.

Обрывая поцелуй и отталкивая Кальвина, Зах испытал укол сожаления. Таких, как Кальвин, он всегда считал сладкой добычей — красивый, распутный мальчик с гитарой, — и в былые времена Зах более чем рад был бы совершить ночную экскурсию по личным небесам и преисподним Кальвина.

Но нравится ему это или нет, эти дни для него позади. Он не может кинуть Тревора. Более того, даже не хочет.

— Извини, — сказал он. — Не могу.

— Конечно, можешь.

Кальвин попытался вновь прижаться к нему. Глаза у пего были безумными, дыхание — учащенным. Он, судя по всему, был возбужден почти до боли, и Зах сострадал ему. Но в клубе полно восхитительных мальчиков, буквально варящихся в собственном соку. Красивый светловолосый гитарист может выбирать сколько душе угодно.

— Нет. Не могу. Я не один, и ты это прекрасно знал.

— Эй… — Кальвин с наивозможно безразличным видом передернул плечами, но в глазах у него стояла обида. — Просто увидел, как ты смотришь, вот и все. Просто пытался проявить гостеприимство новичку в городе.

— Я знаю, что я смотрел. Конечно, я смотрел. Ты великолепен. — Взгляд Кальвина немного смягчился. — Но я с Тревором, понимаешь? Мы близки. Я люблю его.