Зачем жить, если завтра умирать (сборник) - Иван Зорин

Лангоф открыто содержал Мару. Она больше не выступала в трактире при постоялом дворе, целыми днями просиживая у окна в ожидании двуколки, запряжённой гнедой кобылой. Лангоф дарил ей пёстрые платки, цветастые платья и коралловые безделушки.

– Миленький, возьми замуж, – сказала раз Мара, примеряя перед зеркалом монисто. – Век верной буду.

Лангоф, сидевший на диване, потянулся за сигаретой.

– Как же мы повенчаемся при живом муже?

– Так вдовая я, погиб он в море-окияне.

– Откуда знаешь?

– Давеча гадала.

Лангоф глубоко затянулся.

– Тогда извещение должно прийти. Подождать надо.

– Значит, возьмёшь! – бросилась на шею цыганка, и Лангоф задохнулся в поцелуе.

По возвращении в усадьбу Лангоф был сам не свой. Он долго расхаживал по комнатам, размахивая руками, прогонял преследовавшие его мысли и, наконец, не выдержал.

– Скажи, братец, – звякнув колокольчиком, спросил он у появившегося Данилы, – утонул муж у цыганки?

Чернориз мотнул головой. Лангоф заметно повеселел.

– Значит, не быть ей моей женой?

Чернориз повторил жест.

– Это, брат, хорошо, прискучила она, признаться.

Чернориз уже месяц жил в поместье Лангофа, который нанял его камердинером. Слуга из него вышел никудышный. Угрюмый, с неподвижным, сосредоточенным лицом, он производил впечатление слабоумного. «Надо же, кому бог дал, – глядя на него, думал Лангоф. – И отчего провидцы испокон веков юродивые?» Черноризу отвели большую, светлую комнату на втором этаже с окном в сад и высоко взбитой периной на железной кровати. По сравнению с тёмным чуланом это были царские покои, но он отнёсся к перемене совершенно равнодушно. Лангоф беспокоил его редко, дёргая шнур проведённого в комнату колокольчика, звал разве поставить самовар или переменить пепельницу. Остальное время он проводил в добровольном затворе. «Как ему не скучно? – недоумевал Лангоф. – Как не сойдёт с ума?» Не выдержав, он подкрался раз на цыпочках к его двери и рывком распахнул. Данила неподвижно сидел на стуле, закинув руки за спинку. Стул, повёрнутый к двери, был от неё в трёх шагах, и он уставился на Лангофа васильковыми глазами, точно давно его ждал.

– Звонил, а ты не отвечаешь, – пробормотал барон. – У тебя всё в порядке?

Васильковые глаза моргнули.

Спускаясь по лестнице, Лангоф покраснел, хлопнув себя по лбу – от Чернориза наверняка не укрылась его ложь. «И зачем было врать? – корил он себя. – Совсем как мальчишка». Но в глубине боялся признаться, что слуга его смущает. Тот был посланцем иного мира, невесть каким образом оказавшийся в нашем и вынужденный подчиняться его условностям. Однако в глазах Лангофа они на него не распространялись, он был для него существом загадочным и, несмотря на происхождение, высшего порядка.

Необыкновенные способности Чернориза проявлялись редко, зато слухи о них, к досаде Лангофа, поползли по окрестностям. Стали припоминать странную гибель его отца, падучую, которая, по общему мнению, сопровождает провидцев, вспомнили, что Данилу никогда не видели в церкви (или видели, как с его приходом вдруг погасли все свечи), а кто-то рассказал, будто застал его ночью на кладбище, где он по-волчьи выл на луну. На него суеверно косились, а повстречать его в деревне стало дурной приметой, точно бабу с пустым ведром.

На всю округу Веров был единственным врачом и во время эпидемий сбивался с ног. Он был сухощав, подвижен и близорук, так что пенсне уже оставляло следы на переносице. После университета Веров, подававший надежды, мечтал посвятить себя науке, но уже давно все его чаяния сводились к тому, чтобы холера и корь обошли губернию стороной. Он вечно находился в дороге, ставил клизмы, пиявок и прописывал лекарства, в которые сам уже не верил. Прощаясь, он неизменно говорил: «Ничего, ничего, голубчик, скоро поправитесь», и его худое лицо освещала улыбка.

– Ну, где ваш оракул? – спросил доктор Веров, заканчивая осмотр (Лангоф подхватил простуду).

Барон притворно удивился.

– Если вы о Даниле, то лучше сходите к цыганке, – просипел он, поднявшись на подушке. – Какой из Данилы провидец! Ему не дано даже того, с чем легко справляются остальные слуги.

Доктор задрал бровь.

– Что вы имеете в виду?

– По звону колокольчика угадать, кто за дверью – мужчина или женщина.

Доктор рассмеялся.

– Не скажите, меня он встретил с вешалкой для шинели.

Лангоф пожал плечами.

«И к чему это дурацкое многословие, – разозлился он на себя. – Только всё выдаёт».

Повисло молчание. Лангоф откинулся на подушке, прикрыв глаза. Но Веров не отступал.

– А зачем же вы его взяли? Из милости?

– А что в этом удивительного?

Доктор добродушно улыбнулся.

– Значит, расположены к простому народу?

– Простому? – Лангоф был рад перевести разговор. – Пройдёт, возможно, немного времени, и кухаркины дети станут первыми, а мы последними.

– Вы что же, социалист?

– Нет, но мне не чужда справедливость.

Доктор стал вдруг серьёзен.

– Мне тоже. Только достойны ли её люди? Справедливости-то?

Лангоф смутился. Доктор спрятал в саквояж слуховую трубку.

– Возьмите хотя бы наш уезд, который я весь изъездил и потому знаю. У нас есть либералы и консерваторы, верующие и безбожники, республиканцы и монархисты. Но прежде всего есть идиоты. Это медицинское заключение.

Лангоф хрипло рассмеялся и вдруг, закашлявшись, замотал головой. Достав из кармана леденец, Веров положил на кровать.

– Ладно, бог с ним, – потянулся он за шляпой. – Когда поправитесь и соберёте гостей, не забудьте прислать приглашение.

Барон любил общество, устраивая шумные приёмы, но из соседей сошёлся только с помещиком по фамилии Неверов, которого часто путали с доктором. Ходил такой анекдот. Разыскивая доктора, к нему раз обратился приезжий:

– Вы, случаем, не Веров?

– Да, я Неверов.

Приезжий начал жаловаться на здоровье. Неверов, наглядевшийся в армии всякого, сходу поставил диагноз. Несколько обескураженный, приезжий вынул деньги.

– Нет-нет, – остановил его Неверов. – Лучше отнесите их доктору, я делаю его работу бесплатно.

Неверов был крупным, слегка обрюзгшим мужчиной средних лет. Ласковые телячьи глаза у него были посажены близко к мясистому носу. Когда-то он служил офицером, принял участие в японской компании, но, вернувшись из маньчжурских степей, вышел в отставку.

Он казался совершенно разочарованным.

– Почему вы так мало пьёте? – без обиняков спросил он, когда Лангоф нанёс ему первый визит.

– Я долго жил за границей, отвык.

– В России без этого нельзя. И как там за границей?

– Хорошо, но для нас плохо. Одно слово – чужбина.

– Так нам везде плохо! – Неверов наполнил рюмки. – Чужбина, говорите. А знаете, барон, я и в России среди иностранцев: говорю с соотечественниками на разных языках, думаю по-другому… – Он не чокаясь, опрокинул стопку. – Великая Россия! А что у нас своего? Щи да лапти? Нет, что не говори, мы после Петра прислонились к европейцам, как римляне к грекам. Отсюда наши успехи. Мы талантливые ученики, подражатели.

Лангоф улыбнулся.

– Мои предки прибыли в Петербург из Европы.

– Гордитесь ими?

– Нисколько. Мой дядя, которого за это считали паршивой овцой, вернулся обратно со словами: «России нельзя служить бескорыстно, в ней можно только воровать!»

– А разве не так? Но и Европа уже не та. Человек превращается в машину, а дух умер. А куда без него? – Он быстро налил рюмку, выпил, закусив лимоном. – А знаете, кто придёт на смену? Жёлтые. Китайцы, японцы. У них в крови привычка трудиться, не спрашивая, зачем, их муравейник пересилит. Вначале, как и Россия, они будут перенимать опыт, а потом мы перестанем быть для них конкурентами.

– Цусима?

– Это только начало.

Лангоф кивнул.

– Об этом хорошо говорил г-н Мережковский, он считает, что это цена предложенного нами прогресса…

– Читал, читал.

Неверов поднял рюмку.

– Ну вот мы и поладили, как славно, за это надо выпить… А что, говорят, ваш дворецкий будущее видит? Может, его спросим?

Лангоф рассмеялся.

– Боюсь, из него выйдет плохой прорицатель, он даже где Китай не знает и жизни дальше соседней деревни не представляет.

Говоря так о Черноризе, барон не приукрашивал. Отец не отдал Данилу в приходскую школу, и тот вырос неграмотным. И всё же Лангоф сознательно вводил в заблуждение. Предвидеть будущее, значит уметь оценивать всю бесконечную сумму причин и следствий, которая приводит к одному или другому результату, но Черноризу рисовалась сразу вся картина, целиком, он не строил силлогизмов, вместо логических цепочек у него была интуиция, его подсознание считывало ситуацию помимо его воли, индусы сказали бы, что у него открылся третий глаз. И Лангоф имел возможность множество раз убеждаться в этом.

Раз во дворе околевала собака. У неё уже проступили рёбра, а лихорадочно блестевшие глаза, казалось, вот-вот закатятся. Видя её частое дыхание, все были уверены, что предстоящая ночь станет для неё последней. Только Чернориз принёс ей молока, точно она поправится. Так и случилось. В другой раз, ночью, разразилась страшная гроза, молнии разрезали небо, а в окна били струи дождя. Лангоф велел закрыть ставни и, расхаживая по комнатам, с тревогой прислушивался к раскатам грома. «В дом не ударит, – сказал вдруг Данила. – В колодец попадёт». Утром на околице торчал обгоревший колодезный журавль.