Книга о русском еврействе. 1917-1967 - Яков Григорьевич Фрумкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Двенадцать стульев» Ильфа и Петрова — произведение совсем иного типа. Это юмористический, полусатирический роман о похождениях «великого комбинатора» Остапа Бендера, который разыскивает двенадцать стульев, так как в одном из них были спрятаны в тревожные годы гражданской войны фамильные драгоценности сотрудника ЗАГСа Воробьянинова, в прошлом крупного помещика и предводителя дворянства. Воробьянинов и Бендер колесят по России в поисках драгоценных стульев. Однако в занимательном рассказе об их похождениях, в сущности, нет ничего, что говорило бы о жизни еврейства тех лет, кроме образа самого Бендера, никогда не унывающего, находчивого, нагловатого и в то же время как-то располагающего к себе типичного представителя веселой Одессы.
Стоит упомянуть в этой связи в качестве образца русско-еврейской юмористики другое, значительно более позднее произведение трех еврейских авторов — пьесу братьев Тур и Шейнина «Неравный брак» (1940). Действие пьесы относится к раннему периоду индустриализации, и оно развертывается в маленьком еврейском местечке, в котором, как в годы нэпа, новый быт еще борется с пережитками традиционного местечкового быта. В Нью-Йорке умер миллионер Шпигельглез. Все свое богатство он оставил сыну Яше при условии, что тот поедет в Россию, в местечко Пуховичи (откуда родом был покойный) и там найдет себе невесту. Яша отправляется в Пуховичи; но старое местечко давно исчезло, на его месте колхоз; бывший шадхен Эфроим давно переменил профессию — стал бухгалтером в колхозе; старая профессия в упадке, да Эфроим и боится «проработки в месткоме». Вообще в шадхене никто не нуждается: «сплошная самодеятельность» ...
В произведениях писателей неевреев, изображавших жизнь периода нэпа, евреи не занимают сколько-нибудь заметного места. В свое время, правда, обратили на себя внимание под этим углом зрения романы Сергея Малашкина «Луна с правой стороны» (1926) и Михаила Чумандрина «Фабрика Рабле» (1929). Но они уже давно утратили всякое значение. Интереснее написанный значительно позже «Сентиментальный роман» Веры Пановой (1958). На нем стоит остановиться.
Пожилой, занимающий хорошее положение в Москве журналист Севастьянов, возвращаясь с кавказского курорта и проезжая через город своей юности, сходит с поезда, чтобы побродить по местам, где столько было пережито. В панораме его воспоминаний встает его ближайший друг Семка Городницкий, выросший в буржуазной семье и рвавшийся из нее. Старший его брат Илья ушел из дома еще гимназистом и стал большевиком. Севастьянов вспоминает, как на еврейскую пасху ребята всей компанией нагрянули к Семке. «Семка рад был подкормить товарищей; и в то же время страдал, что у него, безбожника, в доме пасхальная еда на столе». Мачеха Семки «подкладывала ребятам то фаршированной рыбы, то мяса, то сладкой подливки. Перед каждым стояла салфетка, как маленький снежный сугроб. Никто из ребят не притронулся к этим голубоватым блестящим холмикам... Семка яростно щурился, ничего не ел, и его горбоносое длинное лицо, искаженное отвращением, говорило: ‘Я не выбирал себе отца. Я не фаршировал рыбу... И вообще я повешусь’». Семка вскоре ушел из дому, поселился в убогой комнате с Севастьяновым («Никакого буржуазного обрастания!»), находит какой-то жалкий заработок, горит на комсомольской работе, заболевает чахоткой, но о возвращении домой не хочет и слышать. Перед читателем встает привлекательный образ самоотверженного юноши. Но не без теплоты показаны и образ несколько самоуверенного Ильи, назначенного в родной город на должность губернского прокурора, и даже образ отца Городницкого, — но, чтобы не портить биографий сыновей, — отказывающегося участвовать в каком-то коммерческом деле и поступающего — при содействии Ильи — на должность товароведа в советское учреждение.
* * *
Годы гражданской войны ознаменовались чрезвычайным обострением проблемы антисемитизма. Почти по всему югу и юго-западу прокатилась волна страшных еврейских погромов, местами принявших резко антисоветский характер. Революционная власть пыталась бороться с антисемитизмом, но после гражданской войны антисемитские настроения начали все шире прорываться в быту почти повсеместно, захватывая слои населения, до революции остававшиеся свободными от этих настроений. Каково было отражение этого в литературе?
Первым значительным произведением русской литературы периода революции, в котором очень остро была поставлена проблема антисемитизма, были «Необычайные похождения Хулио Хуренито и его учеников» Ильи Эренбурга (книга вышла в Париже в 1921 ив Москве в 1922 году). Это не роман и не повесть, а своеобразное сатирическое морально-философское произведение, облеченное в художественную форму бесед «Учителя» с его «учениками». «Пророчеству Учителя о судьбах иудейского племени» посвящена лишь одна глава этой книги (из 35), но она производит сильное впечатление.
Навеянные сообщениями о погромах на юге России, но о них даже не упоминающие страницы эти поражают необыкновенной прозорливостью автора. Вот объявление, которое — за двадцать лет до Треблинки и Освенцима — «Учитель» просит одного из «учеников» отнести в типографию:
«В недалеком будущем состоятся торжественные сеансы УНИЧТОЖЕНИЯ ИУДЕЙСКОГО ПЛЕМЕНИ В БУДАПЕШТЕ, КИЕВЕ, ЯФФЕ, АЛЖИРЕ и во многих других местах.
В программу войдут, кроме излюбленных уважаемой публикой традиционных ПОГРОМОВ, также реставрированные в духе эпохи: сожжение иудеев, закапывание оных живьем в землю, опрыскивание полей иудейской кровью и новые приемы «эвакуации», «очистки от подозрительных элементов» и пр., и пр.».
«Ученики» в ужасе; один из них возражает, что все это немыслимо в двадцатом веке. Но «Учитель» непреклонен: «Напрасно ты думаешь, что сие несовместимо. «Очень скоро, может, через два года, может, через пять лет ты убедишься в обратном»». И он подкрепляет эту мысль «кратким экскурсом в историю», из которого я могу привести здесь только первый отрывок.
«Когда в Египте Нил бастовал и начиналась засуха, мудрецы вспоминали о существовании евреев, оных приглашали, с молитвами резали и землю кровью свеженькой, еврейской кропили: «Да минует нас глад!» Конечно, это не могло заменить ни дождя, ни разлившегося Нила, но все же давало некоторое удовлетворение. Впрочем, и тогда были люди осторожные, воззрений гуманных, говорившие, что зарезать несколько евреев, разумеется, невредно, но землю окроплять их кровью не следует, ибо кровь сия ядовитая и дает вместо хлеба белену».
Впечатлениями от происходивших на юге погромов овеян рассказ Бабеля о погроме в Одессе в 1905 году. Но о современных погромах, как это ни поразительно, в литературе тех лет сохранилось, кажется, только одно воспоминание и притом такое, которое трудно назвать антипогромным. В 1924 году Борис Пильняк, вообще говоря, отнюдь не реакционный писатель, написал рассказ «Ледоход», в котором как бы мимоходом бросил несколько замечаний о погроме. Автор рассказывает о занятии отрядом «повстанцев» небольшого городка на Украине. Атаман отряда анархист, но в отряде имеется и комиссар-коммунист, и отряд регулярно получает и читает «Известия». Но «жидов» вешают
