Время секонд хэнд - Светлана Алексиевич

Справочка у меня на руках: «…преднамеренное… выстрелом из табельного оружия…». И Настенька осталась… девять лет Настеньке… Я теперь и бабушка, и мама. Вся больная, хирургами порезанная. Три операции. Здоровья нет, никакого здоровья нет, а откуда ему быть? Выросла я в Хабаровском крае. Тайга, тайга. Жили в бараках. Апельсины и бананы видели только на картинке. Ели макароны… Сухое молоко и макароны… изредка тушенка в банках… Мама завербовалась на Дальний Восток после войны, когда молодежь позвали Север осваивать. Звали, как на фронт. На великие стройки ехали одни голодранцы, как мы. У кого ни кола ни двора. «За туманом и за запахом тайги» — это из песен… из книжек… а мы от голода пухли. Голод нас погнал на подвиги. Я малость подросла и тоже пошла на стройку… Строила с мамой БАМ. И у меня есть медаль «За строительство Байкало-Амурской магистрали» и пачка грамот. (Молчит.) Зимой морозы под пятьдесят градусов, земля замерзала на метр. Белые сопки. Такие белые под снегом, что их уже не видно и в хорошую погоду. Не различишь. Сопки я на все сердце полюбила. У человека есть большая Родина и маленькая родинка. Так вот там моя родинка. В бараках стенки тоненькие, туалет на улице… Но — молодость! Верили в будущее, всегда верили… Жизнь, и правда, с каждым годом улучшалась: то ни у кого не было телевизоров, ни у кого! — и вдруг они появились. Жили в бараках… И вдруг стали давать отдельные квартиры. Пообещали: «нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме». Это я… я буду жить при коммунизме?! (Смеется.) Поступила на заочное отделение в институт, выучилась на экономиста. Денег за учебу не надо было платить, как сейчас. Кто бы меня выучил? За это я благодарна советской власти. Работала в райисполкоме в финансовом отделе. Купила себе мутоновую шубу… хороший пуховый платок… зимой закутаешься — один нос торчит. По колхозам ездила с проверками, в колхозах разводили соболей, песцов, норок. Уже неплохо мы жили. Я маме тоже шубу купила… Тут объявили нам капитализм… Пообещали, что коммунисты уйдут и всем будет хорошо. Народ у нас недоверчивый. Горем наученный. Люди сразу побежали покупать соль и спички. «Перестройка» звучало, как «война». На наших глазах стали разворовывать колхозы… заводы… А потом скупили их за копейки. Мы всю жизнь строили, а все пошло за пятачок. Народу дали ваучеры… обманули… Лежат они у меня и сейчас в серванте. Справочка на Олеську… и эти бумажки… Капитализм это или что? На русских капиталистов я насмотрелась, не все они были русские, и армяне были, и украинцы. Брали большие кредиты у государства и денег не возвращали. У этих людей блестели глаза. Как у зэков. Характерный такой блеск, мне отлично знакомый. Там всюду лагеря и проволока. Кто Север осваивал? Зэки и мы, беднота. Пролетариат. Но мы про себя тогда так не думали…

Моя мама решила… Выход был один — возвращаемся в Рязань. Туда, откуда мы родом. Под окнами уже стреляли — СССР делили. Хапали… рвали… Бандиты стали хозяевами, а умные — дураками. Мы все построили и этим бандитам отдали… Так получается? Сами уехали с пустыми руками, со своим домашним барахлишком. А им заводы оставили… рудники… Ехали на поезде две недели, везли с собой: холодильник, книжки, мебель… мясорубку, посуду… все такое… Две недели я в окно смотрела: нет русской земле ни конца, ни края. Слишком «великая и обильная» Россия-матушка, чтобы навести в ней порядок. Это было в девяносто четвертом году… Уже при Ельцине… Что нас ждало дома? Дома учителя у азербайджанцев-ларечников подрабатывали, фрукты продавали, пельмени. В Москве рынок — от вокзала до Кремля. Нищие откуда-то сразу появились. А мы все советские! Советские! Всем было долго стыдно. Неловко.

…На городском рынке я разговорилась с одним чеченцем… Пятнадцать лет, как у них война, и они тут спасаются. Расползаются по России… по разным углам… А вроде война… Россия с ними воюет… «спецоперация»… Что это за война такая? Молодой был чеченец: «Я, мамаша, не воюю. У меня жена — русская». А я слышала историю… могу и вам рассказать… Чеченская девушка полюбила русского летчика. Красивого парня. По обоюдному согласию, они договорились — выкрал он ее у родителей. Увез в Россию. Поженились. Все как положено. Родили мальчика. Но она плакала и плакала, ей было жалко своих родителей. И они написали им письмо: простите, мол, нас… мы любим друг друга… Привет от русской мамы передали. А все эти годы родные братья эту чеченку искали, хотели убить, потому что она опозорила их семью — вышла замуж за русского, мало что он русский, так он еще их бомбил. Убивал. По адресу на конверте они нашли быстро… Один брат ее зарезал, а второй потом приехал, чтобы домой забрать. (Молчит.) Эта война поганая… эта беда… пришла ко мне в дом. Я теперь все собираю… все про Чечню читаю, где найду. Расспрашиваю… Я хотела бы туда поехать. И чтобы меня там убили. (Плачет.) Я была бы счастливая. Такое мое счастье материнское… Знаю одну женщину… От сына ботинка не нашли, снаряд прямо в него попал. «Я была бы счастлива, — призналась она мне, — если бы он в родной земле лежал. Хотя бы кусочек…» Это уже для нее было бы счастьем… «Мамаша, у тебя есть сын?» — спросил меня этот чеченец. «У меня сын есть, но у меня дочь погибла в Чечне». — «Русские, я хочу вас спросить, что это за война? Вы убиваете нас, калечите, а потом лечите в своих больницах. Бомбите и грабите наши дома, а потом их строите. Уговариваете, что Россия — наш дом, а мне каждый день из-за моей чеченской физиономии надо дать милиции взятку, чтобы они меня не забили насмерть. Не ограбили. Я их убеждаю, что не пришел сюда убивать и не хочу взорвать их дом. Меня могли убить в Грозном… но могут убить и здесь…»

Пока бьется мое сердце… (В отчаянии.) Я буду искать. Хочу знать, как погибла моя дочь. Я никому не верю.

Открывает дверцу серванта, где рядом с хрустальными рюмочками лежат документы и фотографии. Берет и раскладывает их на столе.

Девка у меня была красивая… Заводила в школе. Любила на коньках кататься. Училась посредственно… нормально… В десятом классе влюбилась в Ромку… Я, конечно, против, он старше ее на семь лет. «Мама, а если это любовь?» Любовь была безумная, он ей не звонит, так она сама… «Зачем ты звонишь?» — «Мама, а если это любовь?» Только Ромка, один он у нее в глазах. Про маму забыла. Сегодня выпускной бал, а назавтра они уже расписались. Уже ребеночек. Ромка пил, дрался, а она плакала. Я его ненавидела. Год они так пожили. Резал вещи на ней хорошие, ревновал. Возьмет за волосы, намотает на руки — и головой об стенку. Терпела она, терпела… Маму не слушалась. Пока… Все-таки… Не знаю как… Все-таки она убежала от него. Куда? К маме… «Мама, спаси!» Так он взял и пришел к нам жить. Ночью проснулась… всхлипы какие-то… Открываю ванную, а он стоит над ней с ножом… Я схватила этот нож, порезала себе руки. В другой раз достал какой-то пистолет, газовый, думаю, не настоящий. Я от него Олеську оттягиваю, а он на меня этот пистолет: «Сейчас ты замолчишь!» Плакала и плакала, пока они не разошлись. Я его выгнала… (Молчит.) Прошло… ну полгода не прошло… Возвращается с работы: «Ромка женился». — «А ты откуда знаешь?» — «Подвез меня в городе». — «И что?» — «А ничего». Женился он быстро. А у нее это была детская любовь. Незабываемая. (Берет листок из стопки документов.) Судмедэксперт написал: выстрел в правую часть головы, а дырочка была на левой стороне. Маленькая дырочка… Может быть, он ее мертвую и не видел? Ему приказали так написать. Хорошо заплатили.

Я надеялась… Ждала, когда вернется ее отряд. Расспрошу их… восстановлю картину… Дырочка на левой стороне, а пишут — на правой. Мне надо знать… Уже зима. Снег. Когда-то я любила снег. И Олеська моя любила, достанет заранее коньки, смажет жиром. Когда-то давно… давно-давно это было. Горько мне, горько… Смотрю в окно: люди готовятся к Рождеству, бегут с подарками, игрушками. Несут елки. А у меня на кухне постоянно работает приемник. Слушаю наше радио. Местные новости. Жду. Наконец, дождалась — сообщение: «Рязанские милиционеры вернулись из служебной командировки в Чечню», «наши земляки с честью выполнили свой солдатский долг», «не посрамили»… Их торжественно встретили на вокзале. Оркестр, цветы. Вручили награды и ценные подарки. Кому — телевизор, кому — ручные часы… Герои… Герои вернулись! Об Олеське ни слова, никто не вспомнил… Я жду… держу приемник у самого уха… Должны вспомнить! Началась реклама… реклама стирального порошка… (Заплакала.) Пропала моя девочка бесследно. Так нельзя! Олеська… Она была первая… первый «чеченский» гроб в городе… Через месяц привезли еще два гроба — один милиционер постарше, другой совсем молодой. С ними народ прощался в театре… в городском театре имени Есенина. Почетный караул. Венок от общественности, от мэра… Речи. Похоронили их на аллее Героев, где «афганские» мальчики лежат… теперь и «чеченские»… На кладбище у нас две аллеи — аллея Героев и еще одна — люди ее называют аллеей бандитов. Бандиты воюют между собой, постреливают. Перестройка — перестрелка. У бандитов самые лучшие места на кладбище. Гробы из красного дерева, инкрустированные под золото, с электронным холодильником. Не памятники, а курганы славы. Героям памятники ставит государство. Солдатские — ну, скромные памятники. И то не всем. Контрактникам — отказ. Знаю, что одна мать пошла в военкомат, ей отказали: «Твой сын за деньги воевал». Моя Олеська… она лежит отдельно от всех, она же простая самоубийца… У-у-у… (Не может говорить.) Наша Настенька… Пенсию за маму ей назначили полторы тысячи рублей — пятьдесят долларов в месяц. Где правда? Справедливость? Пенсия маленькая, потому что ее мама — не герой! Вот если бы мама убила кого-то, подорвала гранатой… А мама убила саму себя, больше никого она не убила… Не герой! Как это объяснить ребенку? Что я ей скажу? В одной газете написали будто бы Олеськины слова: «Моей дочке не будет стыдно за меня…». Первые дни после похорон… Настенька сидела отрешенно, как будто ее нет или она не знает, где она. Никто не мог решиться… Это я ей сказала: «Олеськи… мамочки твоей нет…». Она стояла и как будто не слышала меня, я плакала, а она не плакала. И потом… я вспомню что-нибудь об Олеське… а она как не слышит. Долго так продолжалось, меня это даже начало злить. Водила ее к психологу. Сказали: нормальный ребенок, но сильно потрясенный. Были мы и у ее папы. Спрашиваю у него: «Ты забираешь ребенка?» — «А куда я ее заберу?» У него уже там, в другой семье, ребенок. «Тогда отказывайся». — «Как это? А вдруг мне в старости что-то нужно будет. Копейка какая…» Такой у нас папочка… Помощи нам от него нет. Одни Олеськины друзья навещают… В день рождения Настеньки всегда соберут и принесут немного денег. Компьютер купили. Друзья помнят.