По краю огня (СИ) - Федотова Надежда Григорьевна

— А зачем ты достал саквояж? — услышал он. — Нейл! Ты куда-то собираешься? Сейчас?.. Когда отец так болен?..

Молодой человек, собравшись с духом, поднял голову.

— У меня есть для тебя одна новость, мама, — выдавил из себя он, глядя в бледное, растерянное лицо герцогини. — Я уезжаю. Сейчас, с графом Бервиком. И не знаю, когда вернусь.

Вивиан тихо ахнула:

— Как? Куда?!

— В столицу. Его величество хочет видеть меня при дворе.

— Но зачем?!

Нейл отвел глаза.

— Я фантомаг, мама, — глухо сказал он, упершись взглядом в пестрый шейный платок на столе. — И я нужен Геону…

Глава 26

Конец марта в Алваро выдался теплый. Правда, немного дождливый, но это его не портило: снег почти весь сошел, обочины дорог зазеленели первым травяным пухом, на ветках деревьев набухли почки. Птицы, которых не слышно было с самой осени, теперь вновь распевали песни, то и дело порская из-под деревянного навеса террасы — приближалась пора гнездования. Всё вокруг зацвело, зашевелилось, торопясь жить.

Маркизе Д’Алваро тоже некогда было сидеть сложа руки. Ее супруг нисколько не приукрашивал, говоря о нелегком труде помещика, и если всю прошлую весну Лавиния по большей части провела в постели, ожидая дитя, то теперь… Графство Алваро было не очень большим, но забот с ним хватало. А Лавиния была его хозяйкой, и часть этих забот теперь легла и на ее плечи тоже. Малыш Алонсо всё чаще оставался на попечении своей няни — день его матери был расписан буквально с утра до вечера. Скоро должны были зацвести фруктовые деревья, готовилась грянуть посевная, да и господский дом подкинул хлопот — латаная-перелатаная крыша опять прохудилась. Конечно, маркиз Д’Алваро не оставался в стороне, переложив все свои обязанности на неопытную супругу, но Лавиния, даже будучи лишь у него «на подхвате», совсем сбивалась с ног. Муж всюду брал ее с собой: и в поля, и на пашни, и в деревни, он день за днем терпеливо растолковывал Лавинии, как следует вести хозяйство, сидел вместе с ней за расходными книгами, мягко указывал на ошибки, хвалил за усердие — и Лавиния, у которой первое время голова шла кругом, понемногу набиралась опыта. Да, это было непросто. Но она не жаловалась. Та самая «новая жизнь», о которой она когда-то так грезила, всё же настала, и впервые за время своего замужества Лавиния наконец-то почувствовала себя нужной, почувствовала, что от нее что-то зависит, и вместе с ответственностью — за эту землю, за этих людей — к ней пришла любовь. Не к мужу, пусть она его действительно уважала, но к самому югу, еще недавно казавшемуся ей таким бесприютным, к новому дому, который стал ей родным, к новой себе. И Лавиния была счастлива. Даже тогда, когда ей иной раз до самого вечера не удавалось присесть, даже при том, что сына она теперь видела лишь урывками и по большей части спящим…

— Простите меня, дорогая, — сказал ей маркиз, когда в один из последних дней марта они вдвоем сидели в библиотеке за их традиционным вечерним кофе. — Я совсем вас измучил, но весна — пора беспокойная. К июлю станет полегче, обещаю.

Лавиния улыбнулась.

— Это ничего, — отозвалась она. — Я просто еще не совсем привыкла, но мне не в тягость, правда! Я рада, что могу вам помочь. Еще к-кофе?..

Его сиятельство благодарно склонил голову. Дождался, пока супруга наполнит чашечку, бросил туда кусок сахару и задумчиво сощурился. Только сейчас он заметил, что Лавиния в последнее время почти перестала заикаться. Это еще проскальзывало иногда, когда она волновалась, но, похоже, поводов для волнения у ее сиятельства с каждым днем становилось всё меньше. «Или дело в уверенности?» — подумал Астор, исподтишка поглядывая на жену. Она менялась. Она больше не втягивала голову в плечи, словно боясь, что ее ударят, она научилась улыбаться — не робко, словно бы извиняясь за что-то, а вот как сейчас, тепло и спокойно, и вся вдруг как-то похорошела. Поймав себя на последней мысли, маркиз отвел глаза. Теперь, пожалуй, он уже не назвал бы свою супругу «бесцветной», но радоваться тут, увы, было нечему. «Вот кто меня за язык тянул?» — со ставшей уже привычной досадой подумал он, вспомнив своё опрометчивое обещание. Последствия осеннего загула уже сошли на нет, головная боль после контузии напоминала о себе всё реже, здоровье потихоньку возвращалось — а с ним и желания тела, удовлетворить которые была не судьба. Любовницу Астор завести не мог, об этом очень скоро узнало бы всё пограничье, включая саму Лавинию, которая не заслуживала такого оскорбления, — а ближайший бордель был за девяносто миль, в Скиллинге. Не наездишься. Хотя он ездил, куда деваться, хоть раз в пару недель пар спустить, но этого всё равно было мало.

Настроение начало портиться. Астор поднес к губам чашечку, сделал глоток и взглянул на каминную полку: стрелки часов показывали начало десятого. «Ложиться, конечно, рано, но еще час я тут точно не высижу», — подумал он, вновь мельком взглянув на супругу. Лавиния, улыбаясь, что-то рассказывала — глаза блестят, на щеках румянец, по гибкой шейке игриво скользят завитки светлых волос… Как не вовремя потеплело, подумал маркиз, вспомнив шерстяные платья с воротниками под горло, что жена проносила всю зиму, и с усилием отвел глаза. Надеяться ему было не на что — и кто в этом, спрашивается, был виноват?..

— Завтра вы сможете передохнуть, дорогая, — дождавшись, когда жена умолкнет, проговорил он. — Я на весь день уеду к Вэйделлам — нужно обсудить с графиней те работы в низовье реки. А к ужину нас ждут в Освальдо.

Лавиния в некоторой растерянности подняла на него свои прозрачные глаза.

— Я помню, — кивнула она, — и Абель вчера прислала записку… Но, Астор, я д-думала, мы поедем к Вэйделлам вместе?

Он пожал плечами.

— При здравом размышлении, в этом нет необходимости. Отдохните немного, проведите время с Алонсо — вы ведь сами говорили, что в последнее время совсем его не видите? — маркиз, ободряюще улыбнувшись супруге, допил кофе, вернул чашечку на столик и поднялся. — С рекойпридется повозиться, и вы, к сожалению, никак мне там не поможете… Но к вечеру я непременно вернусь. Напомните Гарету, чтобы к семи приготовил камзол.

— Хорошо, я обязательно… — Лавиния, не договорив, огорченно нахмурилась: — Вы уже уходите? Так рано?

— Увы, дорогая, — фальшиво вздохнул маркиз, — до завтрака мне еще нужно будет повидаться с егерем, так что сегодня стоит лечь пораньше.

С новой улыбкой Астор обошел кресло, склонился над рукой жены и, пожелав ей доброй ночи, откланялся — пускай хотелось ему прямо противоположного. Желательно, в спальне и, желательно, лёжа. «Проклятая весна! — пасмурно думал он, уже поднимаясь на второй этаж. — Ведь двух недель не прошло, как я из Скиллинга вернулся, — и хоть снова назад езжай! Не жизнь, а сплошное мучение. Хорошо ещё, что Лавиния ничего не понимает…»

И он был прав. Лавиния действительно не понимала — не понимала, почему ее муж, такой терпеливый и заботливый, так много внимания уделяющий ей в последнее время и, кажется, действительно к ней потеплевший, иногда вдруг словно бы отстраняется от нее без всяких причин. Точнее, причина всегда находилась — и каждый раз новая — однако Лавиния никак не могла отделаться от ощущения, что все эти «срочные вызовы» на заставу, необходимость «встать завтра пораньше» и прочее были только предлогом, чтобы не слишком задерживаться в ее обществе. Но почему? Ведь она так старалась! Она прилежно училась вести хозяйство, она следила, чтобы к возвращению мужа домой в его спальне был всегда растоплен камин, она не докучала ему беспокойством о его здоровье, зная, как он этого не любит… Она даже поехала тогда к Хардингам, на охоту, прихватив с собой Алонсо и няню — только бы муж был доволен, и репутацию их семьи ничто не поколебало! И ему это пришлось по душе — она видела это в его глазах, в его улыбке, когда мужчины вернулись с трофеями из Серебряного лога, и маркиз Д’Алваро первым вошел в дом, со смехом неся на высоко поднятых руках ветвистую голову оленя, и все дамы посмотрели на Лавинию, что встречала хранителей вместе с ними в передней усадьбы Хардингов, и Лавиния, почувствовав вдруг вместо обычного смущения какое-то пьянящее, горделивое торжество, шагнула навстречу супругу и приняла тяжелую оленью голову, которую он с поклоном преподнес ей, словно только ради нее и добыл, — ведь она сделала всё правильно!.. Он сам сказал ей об этом, тем же вечером, когда они сидели рядом на шумном пиру за бесконечно длинным столом, — и назвал ее «умницей». Разве тогда он кривил душой? Конечно же, нет, Лавиния чувствовала это сердцем. Но отчего тогда, стоило им остаться наедине у камина, его сиятельство вскоре сбегал от нее, найдя очередное сверхважное дело?..