В погоне за счастьем - Дуглас Кеннеди

Он уставился в свою чашку и замолк. Говорить пришлось мне.

Еgо te absolvo[45]… этих слов ты ждешь от меня? Я могла бы простить тебе свой позор. Могла бы смириться с твоей виной. Даже с правдой. Но ты выбрал молчание. После того как клялся мне в любви — а что может быть выше? — ты не смог разобраться с простейшей этической проблемой — объясниться со мной.

Я не хотел причинять тебе боль.

О господи, не надо кормить меня этими избитыми фразами, — воскликнула я, чувствуя, что закипаю от злости. — Ты сделал мне гораздо больнее, оставив в неизвестности. И когда ты все-таки снизошел до того, чтобы послать мне открытку… что ты написал? «Прости». После восьми месяцев, что я забрасывала тебя письмами, это все, что ты смог мне сказать? Как же я презирала тебя, когда получила эту открытку.

Иногда мы сами не ведаем, что творим.

Он снова выбил из пачки сигарету. Хотел закурить, но передумал. Он выглядел растерянным и печальным — как будто не знал, что делать дальше.

Мне действительно пора, — сказала я.

Я поднялась из-за стола, но он удержал меня за руку:

Я точно знал, где ты живешь последние два года. Я читая всё, что ты писала в журнале. Я каждый день порывался позвонить тебе.

Но не позвонил.

Потому что не мог. До сегодняшнего дня. Когда я увидел тебя в парке, я сразу понял, что…

Я отдернула руку и перебила его:

Джек, это бессмысленно.

Пожалуйста, позволь мне снова увидеть тебя.

Я не встречаюсь с женатыми мужчинами. А ты женат, не забыл еще?

Я развернулась и быстро вышла из кафе, не оглянувшись посмотреть, идет ли он следом. Вечерний январский воздух обжег лицо, словно пощечина. Я хотела двинуться обратно к дому, но боялась, что он может снова позвонить. Поэтому я поспешила в сторону Бродвея, по дороге нырнув в лобби-бар отеля «Ансония». Я села за столик у двери. Выпила виски. Заказала еще.

Иногда мы сами не ведаем, что творим.

Как я, влюбившись в тебя.

Я оставила на столе мелочь. Встала и вышла из бара. На улице поймала такси. Попросила таксиста ехать в центр. Когда мы доехали до 34-й улицы, я попросила его вернуться назад. Водителя удивила столь резкая перемена маршрута.

Леди, вы вообще-то знаете, куда вам нужно? — спросил он.

Понятия не имею.

Таксист высадил меня у подъезда моего дома. К моему облегчению, Джек не слонялся под окнами. Но он все-таки заходил, потому; что два конверта ждали меня у порога квартиры. Я подняла их. Зашла к себе. Сняла пальто. Прошла на кухню и поставила на плиту чайник. Оба письма я швырнула в мусорное ведро. Заварила себе чаю. Вернулась в гостиную. Врубила Моцарта, К 421, в исполнении Будапештского струнного квартета. Устроившись на диване, я попыталась вслушаться в музыку. Но уже через пять минут встала, пошла на кухню и достала письма из мусорного ведра. Я села за кухонный стол. Положила перед собой конверты. Долго смотрела на них, призывая себя не вскрывать их. Звучала музыка Моцарта. Я все-таки взяла в руки первый конверт. На нем был указан адрес моей старой квартиры на Бедфорд-стрит. Буквы были слегка смазаны, как будто конверт побывал под дождем. Сам конверт был мятым, пожелтевшим, старым. Но был по-прежнему запечатан. Я надорвала бумагу. Внутри оказался сложенный листок фирменной бумаги «Старз энд Страйпс». Почерк Джека был аккуратным и разборчивым.

27 ноября, 1945 г.

Моя красавица Сара!

Вот и я — где-то у берегов Новой Шотландии. Мы в море вот уже два дня. Впереди еще неделя пути, прежде чем мы пришвартуемся в Гамбурге. Мой «личный кубрик», мягко говоря, тесноват (десять на шесть — короче, размером с тюремную камеру). Конечно, ни о какой приватности говорить не приходится, поскольку я делю каюту с пятью ребятами, двое из которых отчаянные храпуны. Пожалуй, только у военных достанет смекалки запихнуть шестерых солдат в чулан. Неудивительно, что мы победили в этой войне.

Когда пару дней назад мы подняли якорь в Бруклине, мне едва удалось побороть искушение сигануть за борт, доплыть до берега, впрыгнуть в вагон метро, чтобы оказаться на Манхэттене и постучать в дверь твоей квартиры на Бедфорд-стрит. Но это могло бы стоить мне года на гауптвахте, в то время как нынешний мой приговор грозит лишь девятью месяцами разлуки с тобой. И тебе все-таки лучше встречать меня на бруклинских верфях в сентябре… иначе я могу совершить какое-нибудь губительное безрассудство, вступлю, чего доброго, в орден христианских братьев.

Ну что я могу вам сказать, мисс Смайт? Только одно: все говорят о пресловутой любви с первого взгляда. Сам я никогда в это не верил… и считал, что все это сказки из плохого кино (чаще всего с Джейн Уаймен в главной роли).

А не верил, наверное, потому, что со мной такого никогда не было. Пока я не встретил тебя.

Тебе не кажется, что жизнь замечательна в своей абсурдности! В мою последнюю ночь в Нью-Йорке я попадаю на вечеринку, где не должен был оказаться, и… там же появляешься ты. Увидев тебя, я сразу подумал: я женюсь на ней.

И я женюсь на тебе… если ты меня дождешься.

Согласен, я слишком опережаю события. Согласен, наверное, меня слегка занесло. Но любовь на то и любовь, что делает тебя нетерпеливым и сумасшедшим.

Старший сержант зовет нас в кают-компанию, так что на этом мне придется закончить. Это письмо я отправлю сразу, как только мы прибудем в Гамбург. А пока я буду думать о тебе день и ночь.

С любовью,

Джек.

Едва дочитав письмо, я кинулась перечитывать его. Снова и снова. Как мне хотелось быть недоверчивой, скептичной, упрямой. Но вместо этого я испытывала лишь грусть. Оттого что та ночь подарила ощущение счастья, но оно ускользнуло.

Я взяла в руки другой конверт. Такой же съежившийся от высохших капель воды, такой же затертый. Словно напоминание о том, что бумага — как и люди — заметно старится за четыре года.

3 января, 1946 г.

Дорогая Сара!

Сегодня я провел кое-какие математические подсчеты и обнаружил, что прошло тридцать семь дней с тех пор, как я простился с тобой в Бруклине. В тот день я сел на корабль с мыслью: я встретил любовь всей своей жизни. Весь долгий путь через Атлантику я только и делал, что выстраивал схемы, как законным путем вырваться из лап военной журналистики и вернуться к тебе на Манхэттен.

По приходе в Гамбург меня ожидало письмо. Письмо, которое стало для меня роковым.