Истории, рассказанные у камина (сборник) - Артур Дойл

После тех важных для меня событий, о которых я упоминал выше, Бишопс-Кроссинг стал для меня ненавистен. Все мои планы рухнули, я натолкнулся на злость и поспешные выводы там, где рассчитывал встретить сочувствие и понимание. Да, опасность скандала умерла вместе с моим братом, но меня продолжали терзать мучительные мысли о прошлом, и я чувствовал, что все уже не может продолжаться, как раньше. Может быть, дело в том, что я слишком восприимчив и считаю всех вокруг такими же, но тогда я был именно в таком состоянии. Больше всего мне тогда хотелось покинуть Бишопс-Кроссинг и никогда больше не видеть его обитателей. И мне представился такой шанс, о котором я не мог даже мечтать, шанс, который давал мне возможность навсегда порвать с прошлым.

Передо мной на диване лежал мертвый человек, похожий на меня, как две капли воды. Кроме того, что он был чуть-чуть грузнее меня и лицо у него было немного грубее, нас невозможно было различить. Никто не видел, как он пришел, и никто не станет его искать. Мы оба бриты, волосы у него были примерно той же длины, что и у меня. Если бы я поменялся с ним одеждой, то доктора Алоишеса Лану нашли бы мертвым у него в кабинете, и на этом пришел бы конец несчастному человеку с исковерканной судьбой. В сейфе у меня лежало много денег наличными, и я мог забрать их с собой, чтобы начать новую жизнь на новом месте. В одежде своего брата я мог бы за ночь дойти никем не замеченным до Ливерпуля, а в этом огромном портовом городе я уж нашел бы способ покинуть эту страну. После того как надежды мои пошли прахом, мне скромная жизнь в каком-нибудь тихом месте, где меня никто бы не знал, казалась намного желаннее, чем практика в Бишопс-Кроссинге, какой бы успешной она ни была, и где в любую минуту я мог повстречаться с теми, кого мне хотелось забыть, если такое вообще возможно. И я решил действовать.

Я не стану вдаваться в подробности, поскольку воспоминания об этом для меня очень болезненны, но уже через час я переодел брата в свою одежду, а сам выскользнул через дверь приемной и вышел через задний двор на дорогу, которая шла через поля. Я направился в Ливерпуль и дошел до него той же ночью. Сумка с деньгами и одна фотография – вот все, что я взял с собой из дома. Второпях я забыл про повязку, которой брат прикрывал поврежденный глаз, но все остальное, что было при нем, я забрал с собой.

Даю слово, сэр, мне ни разу не пришла в голову мысль, что люди могут подумать, будто я убит и мои планы на новую жизнь для кого-то могут обернуться серьезной угрозой. Наоборот, я считал, что, когда меня не станет, все вздохнут свободнее, и для меня именно это и было самым важным. В тот самый день из Ливерпуля до Ла-Коруньи{333} уходил парусник, и я решил плыть на нем, подумав, что за время путешествия смогу собраться с мыслями и обдумать будущее. Но еще до отхода судна решимости у меня поубавилось. Я вдруг подумал, что в том мире, который я решил оставить, есть один человек, которого я не хочу заставить испытать горе, пусть даже минутное. Она ведь все равно в душе будет оплакивать меня, каким бы неприязненным ни было отношение ко мне ее родственников. Она знала и понимала причины, подтолкнувшие меня к моим действиям, и если вся ее семья проклинала меня, она, по крайней мере, не забудет меня. Поэтому, чтобы уберечь ее от напрасной печали, я послал ей записку, в которой, правда, просил сохранить это послание в тайне. Если обстоятельства все же заставили ее рассказать о моем письме, я не держу на нее зла и прощаю.

В Англию я вернулся лишь вчера вечером, и все это время я ничего не слышал ни о том, какая здесь поднялась буря из-за моей предполагаемой смерти, ни о том, что в ней обвинили мистера Артура Мортона. О вчерашнем заседании суда я прочитал в вечерней газете, поэтому сразу же сел на курьерский поезд, чтобы как можно скорее внести ясность.

Таким было удивительное заявление доктора Алоишеса Лана, после которого судебное разбирательство объявили закрытым. Последовавшая проверка полностью подтвердила его рассказ. Было найдено даже судно, на котором его брат Эрнест Лана прибыл из Южной Америки. Судовой врач указал на то, что за время плавания он жаловался на боли в сердце и что его симптомы соответствовали той смерти, которая была описана.

Что касается доктора Алоишеса Лана, он вернулся в деревню, которую покинул при столь драматических обстоятельствах, и между ним и молодым сквайром состоялось полное примирение. Артур Мортон признал, что совершенно неверно истолковал причины, побудившие доктора разорвать помолвку с его сестрой. О том, что произошло еще одно примирение, можно судить по следующей заметке, появившейся на страницах «Морнинг пост»{334}: «19 сентября преподобным Стивеном Джонсоном в приходской церкви Бишопс-Кроссинга была проведена церемония венчания Алоишеса Ксавиера Лана, сына дона Альфредо Лана, бывшего министра иностранных дел Аргентинской республики, и Фрэнсис Мортон, единственной дочери покойного мирового судьи Джеймса Мортона, проживающей в Ли-холле, Бишопс-Кроссинг, графство Ланкашир».

Иудейский наперсник

Мой близкий друг Ворд Мортимер был одним из лучших знатоков восточной археологии своего времени. Он написал множество работ на эту тему, прожил два года в какой-то древней могиле в Фивах{335}, когда проводил раскопки в Долине Царей{336}, и наконец наделал много шума, когда нашел предполагаемую мумию Клеопатры{337} в одном из внутренних залов храма Гора на острове Филе{338}. С таким послужным списком в возрасте тридцати одного года можно было не сомневаться, что его ожидает прекрасная карьера, и никто не удивился, когда его избрали хранителем музея на Белмор-стрит. Эта должность подразумевает чтение лекций в Колледже ориенталистики{339} и приносит доход, который с общим ухудшением положения в стране несколько уменьшился, но по-прежнему приносит именно ту идеальную сумму, которая достаточно велика, чтобы быть стимулом для исследователя, но не достаточно велика, чтобы позволить ему расслабиться.

Лишь одно обстоятельство немного смущало Ворда Мортимера на его новой должности, а именно, чрезвычайно высокое положение, которое в научном мире занимал его предшественник. Профессор Андреас был выдающимся ученым, человеком с европейской репутацией. На его лекции съезжались студенты со всех уголков мира, а тот безупречный порядок, в котором он содержал доверенную ему коллекцию музея на Белмор-стрит, считался образцом для подражания во всех научных сообществах. Поэтому большое удивление вызвало известие о том, что в пятидесятипятилетнем возрасте он неожиданно подал в отставку и оставил те обязанности, которые были для него и источником дохода, и любимым занятием. Он оставил удобную квартиру при музее, в которой жил с дочерью, и ее занял мой неженатый друг Мортимер.