Правда о любви - Стефани Лоуренс

Сеансы, на протяжении которых она стояла у колонны, становились все длиннее.

Страстные любовные игры становились все более исступленными. Все более интимными.

Медно-бронзовое платье было готово; одетая в него, Жаклин стояла у колонны. Но на портрете она стояла на пороге сада Ночи. Готовая освободиться от его назойливых объятий.

Когда она уставала, Джерард усаживал ее на табурет, заставлял наклонить лицо под тем же углом, что и на портрете, и говорить с ним о прошлом: о матери и Томасе, о том, что она испытала, узнав об их гибели, о том, как больно ранили ее злые слухи.

Теперь она могла более спокойно рассказывать об этом, и все же в такие моменты в ней поднимались прежние эмоции. Именно это он пытался запечатлеть на портрете: отразить на холсте эти чувства, все, что выражало ее лицо.

Она и не представляла, что художник и модель будут действовать столь слаженно, и все же так получалось.

Постепенно она все больше знакомилась с его работой, более критично оценивала его творчество, его гений. Потому что он и был гением: фигура, возрождающаяся на холсте, была настолько живой, полной энергии, что каждый раз, глядя на портрет, Жаклин испытывала нечто вроде потрясения. Неужели это она?!

С самого приезда в Лондон она не видела Барнаби, но как-то в конце первой недели он подошел к ней и Джерарду на званом вечере леди Чартуэлл.

– А вот и вы! – воскликнул он, оглядывая комнату. – Знаете, город летом не так уж плох: несмотря на жару, он куда более интересен, чем любая проклятая домашняя вечеринка.

– И чью домашнюю вечеринку вы посещали? – заинтересовалась Жаклин.

Барнаби поморщился.

– Сестрицы. И она действительно пригласила эту злосчастную Мелиссу.

– И как же ты сбежал? – спросил Джерард ухмыляясь.

– Потихоньку, под покровом ночи.

Жаклин рассмеялась.

Барнаби прижал руку к сердцу.

– Слово чести!

– Но почему вы уехали? – допрашивала она.

– Гонялся за отцом. Наконец буквально затравил его собаками и потребовал присоединиться ко мне в моем тайном побеге в столицу. По пути в город у него наконец-то нашлось время, чтобы выслушать меня.

– И что ты узнал? – оживился Джерард. Граф Сэнфорд, отец Барнаби, был членом комиссии пэров, надзирающим за только что созданными полицейскими силами Лондона.

Барнаби снова огляделся, желая убедиться, что их не подслушивают.

– Отец считает, что, поскольку ... Кстати, он искренне восхищен твоими талантами. – Он коротко усмехнулся, но, тут же став серьезным, продолжал: – Ближе к делу: он согласился, что мне необходимо потолковать со Стоуксом.

– Кто такой Стоукс? – вставила Жаклин.

– Сыщик ... насколько я понимаю, теперь его должность называется инспектор. Сделал себе имя на раскрытии таких же сложных преступлений, с которыми имеем дело и мы. Жаклин, я могу поручиться за его осмотрительность, но, поскольку в этот момент мы пока не можем подать официальную жалобу, я надеюсь получить от него указания, в каком направлении вести расследование и как искать убийцу.

Барнаби замолчал и вопросительно уставился на Жаклин. Сообразив, чего он хочет, и почему подошел к ним, Джерард осведомился:

– Надеюсь, ты позволишь, чтобы Барнаби обсудил со Стоуксом все, что мы знаем?

– Разумеется, – кивнула девушка. – Если он может помочь или предположить, кто совершил оба убийства, просто необходимо с ним поговорить.

– Только дай нам знать, что он скажет, – добавил Джерард.

– Еще бы! – усмехнулся Барнаби. – Я не собираюсь возвращаться в Холл, пока портрет не будет закончен. Постараюсь обойти все ловушки. Пошлите за мной, если понадоблюсь.

Откланявшись, он отошел и принялся извиняться перед разочарованной леди Чартуэлл.

Через несколько минут часы на камине ударили десять раз. Джерард подвел Жаклин к хозяйке дома. Они попрощались, и Джерард пустил в ход все свое легендарное обаяние, не потрудившись привести сколько-нибудь веский предлог для ухода.

Леди Чартуэлл улыбнулась, похлопала Жаклин по руке и отпустила обоих. Городской экипаж Джерарда ждал их, и вскоре они уже мчались к студии.

Шли дни. Жаклин позировала; Джерард рисовал, и портрет все больше оживал. Портрет, поглощавший все его внимание. Завладевший всеми его чувствами. Единственной, кто был способен его отвлечь, была модель. Сама Жаклин. Только ее страсть без всяких усилий перевешивала его потребность рисовать. Он сам не знал, как это произошло, но она, ее близость, сознание того, что она принадлежит ему, стали жизненно важными, центром его существования, самой сутью будущего. И хотя он всю свою энергию вкладывал в портрет, эта уязвимость не давала покоя. Он еще не завладел ею окончательно, не предложил стать его женой, не получил согласия.

Время от времени он думал о том, чтобы сделать предложение и раз и навсегда покончить с этим. Но тут же вспоминал, что она в некотором смысле находится у него в долгу: он пишет ее портрет, она нуждается в нем и его талантах, чтобы освободиться, вернуть прежнюю жизнь. И мысль о том, что из-за этого она может почувствовать себя обязанной принять это предложение, наполняла его душу холодным ужасом.

Если он попросит ее сейчас, до того как закончен портрет, откуда ему знать или быть уверенным в причинах, заставивших ее согласиться?

И это ставило его перед единственным, главным источником неуверенности: он не мог понять, о чем она думает. Что испытывает к нему, каким видит. Для человека, воображающего, будто он хорошо понимает женщин, ситуация была невыносимой.

– Дорогая, я так рада, что Джерард выбрал именно вас!

Жаклин опешила и тупо уставилась на очень старую, явно выжившую из ума, но милую леди, с которой познакомилась всего пять минут назад.

Тетя Клара протянула морщинистую лапку и погладила руку Жаклин.

– Какое облегчение, когда наши молодые люди принимают разумные решения: все они такие хорошие мальчики, но иногда чересчур тянут ...

Шла середина третьей недели их пребывания в Лондоне. Жаклин и Миллисент вполне освоились в обществе. Сегодня они пили чай в доме Сент-Ивзов, на Гросвенор-сквер.

Представляя Жаклин тетушке Кларе, очень-очень дряхлой леди из семьи Кинстеров, Гонория прошептала, что хотя временами тетушка мыслит здраво, все же иногда заговаривается.

Поэтому Жаклин улыбнулась и, нагнувшись ближе, пробормотала:

– Боюсь, вы не так поняли. Мы с Джерардом не обручены.

Тетушка Клара сделала крошечный глоток чаю и кивнула:

– Нет-нет, разумеется, нет. Все верно. – Она поставила чашку на блюдце и безмятежно продолжала: – В этой семье помолвки бывают крайне редко. Мальчики тянут до последнего, но, как только решатся, им нет удержу, и будущие жены, не успев оглянуться, уже согревают их постели.