Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. - Г. Костырченко

Конечно, в СССР в результате интенсивной межэтнической интеграции, происходившей посредством межнациональных браков, миграции населения, официальной пропаганды о дружбе народов и формировании единого советского народа, а также вследствие борьбы с так называемым буржуазным национализмом, одновременно интернационализировались («советизировались») и другие народы, в том числе и русские. Однако в случае с последними, обладавшими значительной, так сказать, национальной инерцией (в силу существенной численности населения и его коренного характера), это происходило более медленными темпами, чем с таким экстерриториальным национальным меньшинством, как евреи.

Такая неравномерность «денационализации» народов СССР привносила в общество болезненные противоречия, усугубляемые затеянными Сталиным пропагандистскими играми вокруг русского патриотизма, вектор которого был направлен в противоположную от интернационализации сторону. Выступая за внутреннюю интеграцию народов империи вокруг доминирующей русской национальности, диктатор в условиях холодной войны воспринимал космополитизм прежде всего как эманацию агрессивного и стремящегося к глобальной гегемонии американского буржуазного национализма, как своеобразный инструмент идеологической и культурной экспансии США, в том числе и против России.

Обвиненными в космополитизме в принципе могли быть представители любой национальности (прежде всего интеллектуалы), тем или иным образом контактирующие с Западом (профессиональные, научные связи и интересы) или конструктивно апеллирующие к нему. Показательны в этой связи перипетии отношений власти с архитектором И.В. Жолтовским, имевшим польские корни. Выходец из среды старой дореволюционной интеллигенции (в 1917 г. ему исполнилось 50 лет), он еще с конца 20-х годов стал в архитектуре главным выразителем духа сталинской имперской государственности, начавшей созидаться тогда взамен ленинского большевизма. Возводимые по его проектам помпезные в стиле неоклассики здания становились эталоном нового официального канона, метко названного в народе «сталинским ампиром». В 1932 году Жолтовскому присвоили звание заслуженного деятеля науки и искусства РСФСР. В то же время его оппоненты, творившие в рамках аскетического в использовании выразительных средств конструктивизма, подверглись нападкам сверху. После войны положение стало меняться. В честь 800-летия Москвы в 1947 году было решено возвести в столице ряд высотных зданий, стилизованных под старинные башни Кремля. Некоторые начальники от архитектуры поспешили объявить эти проекты истинным воплощением народности и советского патриотизма в градостроительстве. Одновременно они, ссылаясь на новые архитектурные веяния, стали утверждать, что «классика» Жолтовского — это нечто, не укорененное в русской культурной традиции и истории, а значит, космополитическое. Стараниями прежде всего секретаря ЦК, МК и МГК ВКП(б) Г.М. Попова, почему-то невзлюбившего Жолтовского, последнего обвинили в идеализме, в отрицании национальной самобытности советской архитектуры, отстранили от преподавания и фактически лишили творческой мастерской. Однако подобные действия не встретили поддержки со стороны Сталина, консервативному вкусу которого куда более соответствовали классические колонны и портики, чем небоскребы, чье американское происхождение нельзя было скрыть никакими шатровыми завершениями в древнерусском стиле. В марте 1949 года он произвел смену руководства Академии архитектуры СССР, новым президентом которой был назначен А.Г. Мордвинов, ученик Жолтовского, отношение к которому сразу же переменилось: Совет министров РСФСР принялся оказывать «необходимую помощь» мастерской маститого архитектора, чуть было не ставшего «космополитом», а Агитпроп дал «указание газетам и журналам прекратить публикование материалов, тенденциозно освещающих творчество академика архитектуры Жолтовского И.В.»[759].

Столь благополучный для Жолтовского финал стал возможен отчасти и потому, что, будучи вызванным в 1949 году в ЦК «для беседы», он первым делом заявил, что является «горячим патриотом Родины». Однако далеко не все интеллектуалы могли похвастаться такой «гибкостью». Некоторые из них несмотря ни на что сохраняли верность убеждениям, уходящим корнями в мировоззрение дореволюционных либералов-западников, для которых слово «патриот» было сопряжено с официальной идеологией «народности» и потому имело негативный смысл. Такие люди в первую очередь подверглись публичному осуждению как космополиты. И хотя через это прошли представители различных национальностей, но все же наиболее уязвимыми для таких обвинений были евреи, потому что имели многочисленных родственников за границей, а их соплеменники были достаточно ярко представлены в интеллектуальной элите США и стран Западной Европы.

ВНАЧАЛЕ БЫЛИ «АНТИПАТРИОТЫ» (НУСИНОВ И ДР.).

Так получилось, что у истоков новой пропагандистской кампании, первоначально стоял не Агитпроп ЦК, начальник которого Александров дискредитировал себя в глазах советского руководства, а Союз советских писателей во главе с Фадеевым. Новое возвышение последнего пришлось на разгар громкого литературно-политического скандала, связанного с Ахматовой и Зощенко. 13 сентября 1946 г. Фадеев, вернув себе благорасположение Сталина, был назначен генеральным секретарем писательского союза, а в феврале 1947 года — председателем комитета по Сталинским премиям в области искусства и литературы. Карьерная реабилитация писателя обусловливалась не только тем, что он был фанатично преданным Сталину человеком, а также своеобразным медиумом, улавливавшим каждое его желание и слово, но еще и тем, что вождю именно тогда понадобился авторитетный интеллектуал, способный, реализуя его волю, преодолеть подспудное сопротивление инертной бюрократии и инициировать очередную пропагандистско-кадровую кампанию.

Непосредственная выдача нового социального заказа власти произошла 13 мая 1947 г. на встрече в Кремле Сталина, Жданова и Молотова с руководством ССП в лице Фадеева, Симонова и Горбатова. Вначале, когда речь зашла об улучшении материального положения литераторов и об увеличении штата служащих союза, Сталин, сделав широкий жест, заверил гостей, что все их запросы будут удовлетворены. После чего без долгих предисловий перешел к другому, более насущному для него вопросу:

«А вот есть такая тема, которая очень важна… которой нужно, чтобы заинтересовались писатели. Это тема нашего советского патриотизма. Если взять нашу среднюю интеллигенцию… профессоров, врачей… у них недостаточно воспитано чувство советского патриотизма. У них неоправданное преклонение перед заграничной культурой. Все чувствуют себя еще несовершеннолетними, не стопроцентными, привыкли считать себя на положении вечных учеников. Эта традиция отсталая. Она идет от Петра… это был период преклонения перед немцами… потом французы…»[760].

Зерно высказанной выше мысли вождя упало в давно уже подготовленную почву. Еще 1943 году Фадеев в ноябрьском номере журнала «Под знаменем марксизма» рассуждал о «ханжеских проповедях беспочвенного космополитизма». Так что писательская верхушка была готова к подобному наказу вождя и восприняла его как сигнал к действию. Выступая в конце июня 1947 года на XI пленуме правления ССП, Фадеев направил свой обличительный пафос против «отдельных представителей… интеллигенции», среди которой «далеко еще не изжито преклонение перед… всем заграничным…».

Переходя затем, что называется, на личности, он, рисуя образ типичного представителя низкопоклонников, обрушился с критикой на И.М. Нусинова. Его, возглавлявшего до войны в ССП секцию еврейских писателей, литературный генсек заклеймил словами В.Г. Белинского[761]:

«Признаюсь, жалки и неприятны мне спокойные скептики, абстрактные человеки, беспачпортные бродяги в человечестве».

Родоначальником «концепции Нусинова» Фадеевым был назван академик А.Н. Веселовский (1838–1906), возглавлявший в течение 25 лет кафедру западноевропейских литератур Петербургского университета и изучавший русскую литературу в контексте «антинаучной и реакционной идеи «единого мирового потока» развития мировой культуры» (слова Фадеева. — Авт.) и во взаимосвязи со славянской, византийской, западноевропейской литературами.

По воле литературного генсека на авторитетного русского ученого был навешан ярлык «раба» романо-германской филологии и создателя школы, ставшей «главной прародительницей низкопоклонства перед Западом в известной части русского литературоведения в прошлом и настоящем». «От традиций Веселовского идет и формализм Нусинова, — развил далее свою мысль Фадеев, подытоживший ее уже политической инвективой: — К позитивисту Веселовскому профессор Нусинов пришел потому, что этот последний оказался ему ближе, чем марксизм»[762].