Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм. - Г. Костырченко

Заканчивалась эра Жданова. Происходило это не только потому, что из-за тяжелого недуга тот с каждым днем физически угасал, а Сталин к тому же с некоторых пор склонен был подозревать «ленинградцев» в вынашивании далеко идущих планов. Существовали и объективные причины: летом 1948 года «холодное» противостояние Востока и Запада настолько усилилось, что разразился так называемый Берлинский кризис. Тогда же детище Жданова — Коминформ, не успев родиться, дал серьезную трещину: от него откололись югославские коммунисты во главе с Тито. Ужесточение внешнеполитической ситуации диктовало Сталину курс на окончательное и решительное свертывание послевоенных послаблений внутри страны, и тут он уже не мог больше полагаться на «мягкотелого» Жданова. Для опоры диктатору требовалась более надежная, работоспособная и менее рефлектирующая аппаратная фигура. Всеми этими качествами обладал Маленков, воплощавший собой тип чрезвычайно исполнительного и энергичного бюрократа-менеджера. 1 июля «ввиду расширения работы ЦК» он был восстановлен в должности секретаря ЦК. А через пять дней политбюро приняло постановление отправить с 10 июля Жданова, «согласно заключению врачей», в двухмесячный отпуск. Служебные полномочия последнего по секретариату ЦК, естественно, передавались Маленкову, которого Шепилов охарактеризовал потом как «непревзойденного организатора и исполнителя воли Сталина». Последнее, что сделал Жданов перед тем как отправиться на лечение, было представление Сталину совместно с Маленковым проекта сообщения ЦК «О положении в советской биологической науке», подготовленного Шепиловым и Митиным. Жданову, вынужденному дополнить этот документ выпадами против собственного сына, видимо, нелегко далась следующая фраза:

«…т. Ю. Жданов встал на неправильный путь, пытаясь примирить и объединить… реакционное направление в биологии с передовым и прогрессивным мичуринским направлением, развиваемым академиком Лысенко…»[751].

Уже находясь в санатории на Валдае, Жданов, знакомясь 7 августа со свежим номером «Правды», неожиданно для себя натолкнулся на опубликованное в нем покаянное письмо сына, в котором тот, ссылаясь на свою «неопытность» и «незрелость», униженно просил у диктатора отпущения грехов, заверяя того, что делом исправит совершенные ошибки. Думается, что этот сюрприз, подготовленный Сталиным[752], немало способствовал приближению последовавшей вскоре кончины Жданова. Однако известный бережным отношением к нужным ему кадрам и жестоким ко всем остальным Сталин, поставив крест на Жданове-старшем, взял под покровительство его сына. Он не только позволил Юрию и дальше работать на прежней должности в ЦК, но в 1949 году породнился с ним, женив на своей дочери Светлане[753]. Благодаря этому молодой Жданов стал непосредственно обращаться к вождю и получать от него указания в связи с очередными «мероприятиями» партии на «научном фронте».

Другой вновь обретенный Сталиным фаворит — Шепилов также не был обойден его вниманием. По постановлению политбюро «О реорганизации аппарата ЦК ВКП(б)», принятому 10 июля 1948 г., то есть сразу же после возвращения Маленкова на Старую площадь, тот был назначен заведующим отделом пропаганды и агитации ЦК (ОПиА), в который было преобразовано тогда УПиА[754]. Однако восстановленному в правах главного чиновника цековского аппарата Маленкову, видевшему в Шепилове не только человека Жданова, но и глаза и уши самого «хозяина», вряд ли пришлось по нраву такое назначение. Поэтому отношения между ними сразу же не сложились. В последовавшей войне нервов уступил Шепилов, который вскоре из-за серьезного нервного расстройства был госпитализирован. Тем самым неизбежная развязка этого межличностного конфликта как бы откладывалась на 1949-й, год инспирирования так называемого ленинградского дела, начавшегося под аккомпанемент пропагандистского наступления на «космополитов-антипатриотов».

Удар по «космополитам».

К «ТЕОРИИ» ВОПРОСА.

Грозовые тучи над головами будущих жертв борьбы с космополитизмом стали сгущаться задолго до 1949 года, когда началась массированная идеологическая атака на них. Само слово «космополит» вошло в советский пропагандистский обиход еще в период войны, но, употребляясь тогда от случая к случаю, оно пока не олицетворяло собой один из образов врага и не приобрело еще характера расхожего ярлыка, который потом будет навешиваться властью на всех тех, в чьей преданности родине или, точнее, советскому государству она усомнится. Однако уже в те годы под этим выражением подразумевалось совсем не то, что в него вкладывал, скажем, римский император-стоик Марк Аврелий, во II веке с гордостью сказавший о самом себе: «Ты — гражданин мира, ты — космополит». Говорят, что Александр Македонский, живший за 500 лет до этого императора, тоже считал себя гражданином мира. Таковыми были и апостол Павел, сказавший, что нет ни эллина, ни иудея, а также другие первые христиане. Да и теоретики коммунизма — Маркс, Энгельс, Ленин — были по своим взглядам космополитами. Но в восприятии сталинских пропагандистов космополиты, конечно, никогда не ассоциировались с гражданами будущего мира, лишенного государственных границ, да и самих наций, слившихся в единое человеческое сообщество, говорящее на одном языке и оставившее в прошлом войны, вражду и предрассудки на национальной почве. Так далеко те не заглядывали, предпочитая видеть в космополитах людей, достойных лишь презрения и осуждения, жалких отщепенцев, в силу моральной испорченности и комплекса национальной неполноценности отвергших культуру своего народа и пресмыкающихся перед достижениями «более передовых» наций.

В том, что неофициальная «презентация» этого нового для советской пропаганды термина прошла в годы войны, не было ничего случайного. Именно тогда наблюдался первый всплеск государственного антисемитизма, который проявился в виде настойчивых попыток начать сверху так называемое национально-кадровое регулирование, означавшее на практике прежде всего постепенное вытеснение евреев из управленческих структур. И поскольку антисемитизм власти носил латентный характер, для публичного обоснования такой политики очень удобно было обвинять ее жертвы в недостаточном патриотизме или его полном отсутствии. Показательно, что примерно тогда же в номенклатурной среде появилось присловье: «Чтоб не прослыть антисемитом, зови жида космополитом».

Корни этой цинично-шутливой сентенции уходят в прошлое, когда над русской духовностью тяготел пришедший из Европы легендарный образ Агасфера, этого «Вечного жида», бессмертного грешника и проклятого Богом и людьми скитальца во времени и пространстве. В середине 1850-х годов писатель И.А. Гончаров, например, мог совершенно спокойно поставить в цикле путевых очерков «Фрегат "Паллада"» знак равенства между космополитом и «жидом». Однако то, что воспринималось естественным образом в XVIII–XIX веках, когда антисемитизм открыто проповедовался, к примеру, такими выдающимися европейскими мыслителями, как Вольтер, Кант, Гегель, Шопенгауэр, к середине XX столетия, отмеченного бурным прогрессом во всех областях и страшной трагедией Холокоста, превратилось в отживший и вредный анахронизм. Тем не менее когда и по окончании Второй мировой войны в сталинском Советском Союзе пропагандисты заговорили о еврейском историке Иосифе Флавии как о первом космополите и стали проклинать «бандитского космополита» Троцкого, стало очевидным, что вековой предрассудок отнюдь не канул в прошлое вместе с поверженным гитлеровским нацизмом[755]. Он выжил и даже как бы обрел второе дыхание, в том числе, как ни парадоксально, и в государстве, внесшем наибольший вклад в разгром фашизма.

В СССР в среде так называемого простого народа, где истинный смысл иностранного термина «космополит» вряд ли был понятен[756], это слово, зазвучавшее благодаря пропаганде особенно часто после войны, воспринималось как одно из обозначений евреев. В основе такого отождествления лежало то, что в результате кардинальных социальных изменений, произошедших с начала века на территории бывшей Российской империи, евреи, оторвавшись в массе своей от национальных корней, как никакой другой народ утратили родной язык, самобытную культуру, религию, традиционный уклад жизни. За сравнительно короткий исторический период произошла как бы почти полная их денационализация. Точнее, советскими евреями был пройден первый этап ассимиляции, в результате которого они, еще не вполне идентифицируя себя с доминирующей национальностью, в данном случае с русскими (процесс полного растворения в инонациональной среде, как правило, происходит в течение жизни нескольких поколений), в то же время в значительной мере интернационализировались и, если угодно, космополитизировались. Русский философ и историк Л.П. Карсавин, погибший в 1952 году в ГУЛАГе, писал, что «ассимилирующийся и отрывающийся от своего народа еврей неизбежно становится абстрактным космополитом… не находит себе места ни в одном народе и остается в пространстве между нациями, [как] интернационалист»[757][758].