Леди удачи. Все пути… - Белоцерковская Марина

Ваня багрово покраснел и забормотал:

— Да нет, девушки… Вы не подумайте, она женщина хорошая, отзывчивая…

— Да уж конечно-конечно, — ехидно хмыкнула Ксави. — Куда уж из этакого рая в наш серый двадцатый век рваться.

Сеич едва не уронил очки:

— Что вы!.. Да нет… как же… Я думал, я хотел… Просто, понимаете, у меня нога, а тут солдаты… В общем, она просто посочувствовала, как всякий интеллигентный человек… — упавшим голосом закончил он.

Девушки с интересом следили за лексическими судорогами бедного Сеича. Наконец, Джоанна решила прекратить его конвульсии и приступила к делу:

— В общем, все ясно. Может ты нас все-таки в дом пригласишь? Как старых знакомых?

— Конечно, конечно! — Сеич, пятясь, спиной открыл дверь, приглашающе разводя руками и цепляя ими за притолоку.

Очутившись в горнице, девушки с любопытством огляделись. Ксави одобрительно похлопала огромный сундук с коваными углами, самодовольно царивший в большой светлой комнате:

— Неплохо, неплохо, — и прошлась, инспектирующе заглядывая во все углы. — Ну что ж, норка уютная. Но только, — тут она резко повернулась к Сеичу, — забрать тебя все-таки придется!

— Да я с радостью… — начал было Иван.

Тут доски в сенях загремели, дверь, распахнувшись, врезалась в стену с грохотом орудийного выстрела, и на пороге грозным видением тридцатипушечного фрегата возникла пышнотелая матрона. Под прицелом яростных черных глаз Сеич подавился окончанием фразы и сник.

— Куды ж это забрать?!! — глубине и мощи ее голоса позавидовала бы любая пароходная сирена.

Ошеломленные напором этой страсти, вызывавшей в памяти одновременно леди Макбет, боярыню Морозову и русскую народную песню «Эх, дубинушка, ухнем!», девушки попятились к стене. А возмутительница спокойствия с неведомо откуда взявшимся ухватом в руках уже грудью прикрывала Ивана Алексеевича от нежданных врагов. Грудь внушала уважение. Ухват — тоже.

— Увезть хотите?! Не дам! — черные глаза метали молнии.

Девушки переглянулись. Ксави в немом удивлении мотнула головой и подошла к Сеичу, растерянно торчавшему за спиной Домны Васильевны. Не обращая внимания на грозное оружие вдовы, она пожала Ивану руку, коротко сказала:

— Уважаю. Шикарная женщина! — и деловито добавила: — Ну, мы пока во дворе подождем. Пошли, Джо.

Сидя во дворе на лавочке, они смотрели, как чумазая Анфиса кормит кур, и невольно прислушивались к дуэту, смутно доносившемуся из-за плотно прикрытой двери. Партию вела низкая контрабасная струна. Время от времени ее прерывали мягкие приглушенные увещевания гобоя.

Наконец, дверь отворилась, и на пороге появился смущенный Иван. За его спиной безуспешно пыталась собрать дрожащие губы вдовушка. На ее потерявших румянец гладких щеках блестели мокрые дорожки. Черные глаза, хлопая слипшимися ресницами, с беспомощной настороженностью глядели на наших подруг. Пухлыми белыми пальцами молодица намертво вцепилась в рукав рубахи своего ненаглядного.

— Вот, — кашлянул Ваня. — В общем… Как это сказать… Ну, в общем, она согласна… То есть… Я хотел сказать, что еду с вами…

Тут хозяйка громоподобно всхлипнула, и по ее лицу градом покатились слезы. Сеич расстроенно всплеснул руками:

— Ну, Домна, ты же обещала! Ах, черт, да что же это! — беспомощно вскричал он и отвернулся к стенке.

— Обеща-алась! — прорыдала та в рукав Ивана. — А токмо я не каменная-а-а! Нешто повинна я, што темная-а-а, да неученая-а-а?! Им-то што — вишь какие нарядные-е-е, куды мне-е-е!!!

— Но, Домнушка! — высоким фальцетом воскликнул Сеич. — Ну при чем тут это?! Я же объяснил!..

Но прошел еще не один час, пока у несчастной Енералихи иссяк запас слез, и вся эта странная компания смогла, наконец, усесться за «стол переговоров», не рискуя быть погребенными этой лавиной чувств. Разом похудевшая вдова сидела на краешке скамьи и с безнадежной мольбой глядела на Ивана. А тот, болезненно дергая бровью, старательно избегал ее взгляда. Ксави с Джоанной хмурились — таких осложнений они не предвидели. Мари время от времени начинала что-то сердито шептать, но разобрать можно было лишь:

— «Спокойно, Ипполит, спокойно»!

Сеич поднял на девушек умоляющие глаза:

— А может?.. Ну, как-нибудь, а?..

Джоанна, негодующе сдвинув брови, перешла на английский:

— Иван Алексеевич, ты меня поражаешь! Тебе что, процитировать Устав Хроноразведчика? Ты же не хуже нас знаешь, что вносить изменения в Прошлое категорически запрещено! И как ты собираешься объяснить ее исчезновение здесь?

Иван поник:

— Да нет, я так… Я понимаю…

— А раз понимаешь, то давай все-таки сдвинемся с мертвой точки. Бери своего Ключевского и пошли готовиться к перебросу.

— Да-да, конечно, — засуетился Сеич. — Сейчас. Где ж это он?.. Я тогда положил книгу на лавку, а потом… Потом, когда я болел, Домна ее куда-то переложила… Домнушка, — обратился он к женщине, — куда ты книжку дела, а?

Домна безучастно махнула рукой:

— Туда, кажись, в клеть.

— Я сам посмотрю, — Сеич встал и вышел из горницы. Но через пару минут вернулся. — Там нету. Домна Васильевна, она точно там была?

— Не ведаю я… — женщина окончательно погрузилась в горе.

— Но где ж она? — Сеич растерялся.

— А вы Проньку поспрошайте! — неожиданно пискнул из сеней ехидный девчоночий голосок.

— Анфиса?! — Иван распахнул дверь. В глубь сеней кто-то юркнул. — Ты здесь откуда? Опять подслушивала?!

— И ничуточки! Я тута бадью завсегда ставлю! — заверещала та. — А книжицу давеча Пронька стащил, сама видела! Третьего дни стащил!

— Это племянник Домны Васильевны, — пояснил Иван девушкам и вновь обратился к девчонке: — Слушай, Фиса, приведи-ка Прохора сюда. Да не пугай его зря. Скажи, мы просто спросим его и отпустим. Поняла?

— Ага! — полурасплетенная Анфискина косица мотнулась в такт ее энергичному кивку. Девчонка протарахтела по ступенькам босыми грязными пятками и через секунду вылетела со двора.

Вскоре вопли:

— Пусти, дурында! Ай, не рви волосья, анафема рыжая!!! — дали понять, что задание Сеича Анфиса выполнила и перевыполнила.

Глава 62

Из всех неприятностей произойдет именно та, ущерб от которой больше.

Раннее майское утро звенело жаворонками. Разбуженное их пением огромное красное солнце лениво выкатилось из-за горизонта. Его лучи жидким тягучим золотом растеклись по скатам Егорьевского монастыря и засияли в крестах.

Толстый сонный привратник приоткрыл было один глаз, но не обнаружив ничего из ряда вон выходящего, констатировал это трубным храпом. Внезапно он подскочил, словно подброшенный катапультой, от громкого стука в ворота.

— Кого лукавый носит? — недовольно буркнул страж, широко перекрестившись (как-никак рогатого помянул!), и с некоторой опаской глянул в зарешеченное оконце. В поле зрения привратника выдвинулось худое до изможденности лицо с длинным носом и тусклыми светлыми глазами.

— Чего надо? — невежливо рявкнул монах.

Лицо исчезло. Вместо него в окошке появилось нечто, аккуратно завернутое в белую тряпицу. Худые цепкие пальцы сорвали ее, и сонные равнодушные глаза монаха блеснули:

— Где взял, паря?

— Где взял, там боле нет. А коль не по душе, так могу и унесть. Вона в Донской обители книжница и почище-то будет.

— Ты это брось! — обиделся привратник. — Что ты разумеешь, дурья башка? В нашей «вивлиофике»[114] самого государя Ивана Грозного инкунабулы имеются, а ты мне своей Донской обителью в нос тычешь. Что за сию книжицу хочешь?

— Шапку серебра! — подумав немного, ответствовал гость.

— Нечистый тя бери! — сплюнул монах. — Шапку серебра! Ишь чо захотел! А хоромы царски впридачу не возжелаши? Рублик вот дам, да ишо… — он окинул брезгливым взглядом убогую одежду странника, — шапчонку волчью. А не хошь, дак ступай с Богом.