Искушение чародея(сборник) - Кир Булычев

   – У меня нож! – крикнул он в пустоту. – Слышите: длинный и острый нож! И только попробуйте, твари, сунуться! Я вам устрою контакт разумов, слышите! Полный и летальный контакт!

   Дальше он помнил плохо. Сознание отключилось, руки сами знали, что делать. Он принес и поставил рядом с кроватью сразу трех лампулиток, притащил воду, вскипятил на горелке, и потом принялся за дело. И выполнил все как следует – как учили в Космическом институте. Профессор Пекур была бы им довольна. По крайней мере, когда он пришел в себя, Эмма была перебинтована, на полу лежал моток ниток, в тазике плавала иголка.

   – Выходи, я тебе просвищу серенаду!.. – раздалось вдруг снаружи. – Кто еще серенаду тебе просвистит!..

   Все это сопровождалось нарочито небрежными, разухабистыми аккордами – и Павлыш заулыбался, как дурак.

   – Эмма Николавна, учтите, я тащил гитару через поле, холмы и густой лес только и исключительно ради вашего…

   Домрачеев осекся, а кто-то – кажется, академик, – тихо произнес:

   – Да это кровь, Миша. И пролилась не так давно, я думаю, с час-полтора назад.

   Застучали по ступеням башмаки, снизу, из зала, донеслось придушенное: «Где же?!» – а потом в комнату ворвался Домрачеев. Гитару он держал за гриф и, кажется, готов был разбить ее о чью-нибудь голову.

   – Тише, – медленно сказал Павлыш. – Она пока не пришла в себя, но… все хорошо. Теперь осталось найти тех, кто это сделал. Что вы там? Добрались без проблем?

   – Ножницы забыли, – сообщил академик Окунь. – Мы, собственно, пока вдвоем, решили проверить, не случилось ли с вами чего. Урванцы остались в Отеле, и я теперь боюсь, как бы… хм… Дайте-ка я погляжу, что с ней. Перебинтовали вы профессионально. Упала? О, сам вижу, что нет. Резаные раны, да? Иглу прокаливали?

   Павлыш вкратце пересказал все, что случилось.

   – Значит, детеныши? – Домрачеев зашагал по комнате. Взгляд у него был бешеный. – Детеныши, Слава? Об этом нас предупреждал Отец?

   – В том-то и дело, – покачал головой Павлыш. – Слишком глубокие раны. А у гекк-ависов мелкие зубы и совсем никчемушные когти. И потом, неужели Эмма не отбилась бы от детенышей? Да даже и от взрослых, даже в ее состоянии…

   – Тогда кто?!

   – Я тут прикинул… Может, это призраки, а, Федор Мелентьевич?

   – Слава… хм… а вам не кажется, что они для этого не достаточно… э-э-э… телесны?

   – Мне кажется, мы ни черта о них не знаем. Мы ни разу не видели ни одного вблизи. Ни разу не касались… Как мы можем судить об их «телесности»? Мы назвали их призраками, но это… это всего лишь слово. Раньше я думал, они – это те, кто не прошел испытание и застрял здесь навеки. Но это же мистика какая-то, да?

   – К чему ты ведешь, Павлыш? – уточнил Домрачеев. – Давай скорее, в Отеле, между прочим, люди ждут. И им может угрожать то же, что и Эмме.

   – Веду я вот к чему. Призраки – это зрители, по-моему. Азартные зрители. А живут они в другом – ускоренном – потоке времени, поэтому мы и видим их так, фрагментарно. Или, может, они просто умеют по собственному желанию его ускорять или замедлять: ну, вот как ты перематываешь фильм, когда там нет ничего интересного. Эти азартные игроки, – продолжал Павлыш, – возможно, даже делают ставки на то, кто выиграет: ависы или мы. И возможно, говорю я себе, нашелся какой-нибудь один – слишком азартный или недостаточно честный – кто готов подтолкнуть чаши весов в нужном ему направлении. Например, убрать одну из фигур с игровой доски.

   – Но это же дико, Слава! Вы предлагаете считать представителей ГЦ чем-то вроде варваров!

   – Федор Мелентьевич, потлач – тоже не самый современный ритуал. И что бы там ни говорила о ГЦ Эмма, они не вмешались, чтобы спасти ее, даже вергилия не прислали. И сейчас, заметьте, их доблестной кавалерии что-то не видно на горизонте, да?

   Они замолчали. Слышно было, как снаружи галдят на домодревах ависы.

   – Хорошо. Допустим, в качестве рабочей версии – отчего бы и нет. И что вы предлагаете?

   – Если я прав, – спокойно сказал Павлыш, – и если они уже знают, что я догадался, значит, мы на осадном положении. Мы не знаем, каковы правила для зрителей. Не знаем, нарушили их призраки или нет. Нам придется предполагать самое худшее, а это значит – быть начеку и действовать очень быстро. Миша, ты идешь за Урванцами. Пусть бросают весь хлам, берут самое необходимое. И мигом сюда. Вы, Федор Мелентьевич, попытайтесь позвать кого-нибудь из ависов и уточните, что у них там за галдеж. Я буду на подстраховке – ну и присмотрю за Эммой. Вроде бы я сделал все нормально, но… – Он вдохнул и сказал наконец о том, чего боялся все это время, с тех пор, как увидел Эмму раненой. – Если на когтях или лезвиях, которыми ее кромсали, был яд…

   – Не забывай еще кое о чем, – заметил Домрачеев. Он уже стоял у входа, одна нога – на лестнице. – Тот, кто это сделал, может вернуться. Если Эмма придет в себя, она наверняка его или ее выдаст. Я постараюсь раздобыть какое-нибудь оружие, хотя, боюсь, у нас в запасе есть только палки-копалки и зулусские дротики.

   – Я решил, что огнестрельное оружие – не то, чем следует гордиться нашей цивилизации, – с достоинством пояснил академик.

   – Ладно, я побежал. – Домрачеев исчез.

   – Федор Мелентьич, – позвал Павлыш. – Вы там поосторожней, хорошо?

   – О, разумеется! Мы с ависами давно нашли общий язык, так что недоразумений быть не должно.

   Вернулся академик спустя полчаса, весьма обескураженный.

   – Это, знаете ли… невероятно странно, да. На мои вопросы никто толком отвечать не стал. Все возбуждены… вот как – помните? – когда мы вручали им подарки. Очень возбуждены. Галдят, мечутся… Да вы и сами слышите, верно?

   – Я решил было, что весь этот грай из-за вас.

   – Не знаю, Слава, из-за чего. Но странно, очень странно. Полагаю, нам лучше поискать что-нибудь… хм… получше зулусских дротиков. И позаботиться о том, чтобы забаррикадировать входы. Сможем мы перенести Эмму Николаевну в общий зал, где родник? И перегоните туда хлебемотов, наверное…

   Они принялись за работу: сперва перенесли все необходимое, затем вдвоем, очень аккуратно, опустили вниз Эмму. Она забормотала какие-то слова, сбивчиво и по-детски отчаянно, но Слава так и не понял, что именно.

   Когда прибыли Миша с Урванцами, зал был уже оборудован для возможной осады.

   – Есть новости? – с порога спросил Домрачеев. – И чего так тихо у ависов?

   – Да нет, напротив, они галдят как оглашенные… – начал было академик – и осекся. Действительно, за то время, пока они с Павлышем занимались охранными мерами, шум на улице стих.

   – Вы говорили с ними о призраках?

   – Боюсь, не совсем удачно. Изгибатель меня вовсе не захотел слушать, Хранитель смыслов бормотал нечто нечленораздельное, а Растяпа был слишком увлечен спором с Третьей женой. Что-то о ночных древнепеснях, что ли… боюсь, переводчик здесь недопонял или соврал. А Отца я не заметил, возможно, он…

   – Отец, – вдруг отчетливо произнесла Эмма.

   Они замолчали и обернулись к кровати: Эмма пришла в себя и смотрела на них ясным, внимательным взглядом.

   – Помогите, – велела. – Помогите подняться.

   – Это исключено! – Слава оглянулся на остальных. – Слишком большие кровопотери, я, как врач, прописываю постельный режим!..

   – К черту постельный режим, Павлыш! Вколите мне что-нибудь, чтобы я могла внятно говорить и нормально двигаться. Приказываю как руководитель группы.

   – Что происходит? – вмешался Борис. – Эмма Николаевна, кто на вас напал? Призраки? Детеныши? И почему?

   – Какие призраки?! Я же говорю: Отец! И ему помогал Хранитель смыслов. Они пролетали мимо, заметили меня и атаковали – сразу, не сговариваясь.

   – Хорошо, и чего вы хотите? Обвинить их?

   – Я хочу поговорить с ними, и немедленно. Мы все – безмозглые дураки! И я – в первую очередь! Помните, Павлыш, я говорила о том, что во время контакта ошибки неизбежны?

   – «И с помощью ошибок нам нужно научиться выявлять разницу и принимать ее как должное»? Извините, наизусть не заучил, цитирую по памяти.

   – Павлыш, мне, похоже, очень повезло с вами. Если бы вы так же лечили, как пытаетесь шутить… ч-черт! Да помогите же, дайте руку!

   Миша бросился ее поддержать, Борис исчез и вскоре вернулся с крепкой палкой, которую можно было использовать как костыль.

   – И о чем, скажите на милость, вы… э-э-э… намерены с ними разговаривать?

   – О том, Федор Мелентьевич, о чем прежде молчали. О табу. О запретах. Разве вы не понимаете? Отец и Хранитель смыслов не виноваты. Я сама их спровоцировала, когда вышла – еще не до конца вылечившаяся – наружу.

   – Я вот другого не понимаю, – заметил Борис. – Куда делись все ависы? На домодревах, похоже, никого не осталось. Сбежали?