Ленинградские повести - Всеволод Кочетов

Вечером заседали в правлении. Результатами заседания Панюков тоже остался не очень доволен, — жилились «представители», резали в каждом пункте его требования, но все-таки, худо-бедно, тысчонок несколько кредиту он у них выторговал.

— И все ты! — звучал его тенорок на темной улице, когда комиссия, засветив, фары машин, уехала в город. — Гажа! Арбузы! Суешься тоже. Командуй девками да пугалами на огороде, а в государственные дела попусту не лезь. Попал бы ты ко мне в роту, я бы тебя научил: «Никак нет! Так точно!» — а не вступать со старшими в разговоры.

— Ишь взъерепенился! Ишь! — задиристо возражал Березкин. — Со старшими! Гляди какой! Да из моих годов двух таких, как ты, сделать можно.

— Ну и делай!

— И сделаю! А про государственные дела, Семен, молчал бы. Объегорить хотел начальство. Не вышло! Не проси лишнего. У государства что — в кармане дна нету? Бери — не хочу?

— Дурной ты, дедка, ей-ей, дурной, — уже спокойней ответил Семен Семенович. — Я за государство четыре раза кровь проливал и теперь, если что, любому голову за него сломаю. Ну иди, а то Фекла скажет, с девками шляешься по ночам. Тоже учить начнет.

Голоса смолкли, скрипнула дверь Панюкова дома, только шаркали теперь по дороге стариковские подошвы, а вслед им взлаивали, неведомо откуда вновь взявшиеся после войны на селе, дворовые полканы да шарики.

2

Валежник был сухой. Костер горел жарко, бездымно, багровая дорожка от него резала надвое черное зеркало лесного озерка, гасла в темных тростниках на противоположном берегу. Полосу света пересекали быстрые тени летучих мышей. Майбородов подкидывал сучья в огонь, костер разгорался, и тогда прямо против Ивана Кузьмича, где-то среди подступивших к берегу деревьев, вспыхивали две яркие желтые точки.

Лесное озеро лежало далеко от Гостиниц, за Журавлиной падью. На утренних зорях сюда слетались стаями утки с жировок. В дупле столетней сосны жил старый филин-пугач аршинного роста. Дятлы на окрестных елках понастроили своих кузниц. Груды растрепанных шишек валялись у подножий таких деревьев.

Майбородов любил это место. У него был здесь свой шалаш с постелью из свежего сена, был котелок для чая, даже запасы сухарей хранились одно время в соседнем дупле. Но до запасов кто-то добрался: то ли мыши, то ли белки.

В этот раз Иван Кузьмич заночевал в лесу случайно. Под вечер он поймал на озере в сеть молодого селезня, надел ему на ножку кольцо — латунную манжетку с адресом своего института, написанным на трех языках, — отпустил, и только забрался было в шалаш за своими пожитками, как, резко вскрикнув, на берег выбежала из тростников водяная курочка. Иван Кузьмич замер, наблюдая, редкую птицу в такой близи, смотрел одним глазом, боясь раздвинуть ветки шалаша.

Водяная курочка подбежала к остывшему костру, покопалась в золе, потом опять кинулась к воде, перепрыгнула с берега на широкие листья кувшинок и принялась на них танцевать. В луче заходящего солнца, взблескивая черным оперением, она закидывала голову с огненным гребешком, взмахивала крыльями и быстро перебирала длинными ножками, тонкими, как вязальные спицы. Казалось, птица расшаркивается, делает правильные па, — во всяком случае, в ее движениях был определенный ритм, какой-то рисунок, даже смысл. «Прощание с солнцем» — назвал этот танец Майбородов.

Курочка так долго прощалась с солнцем, что, когда она, вспугнутая шальным, бухнувшим в воду чирком, убежала в тростники, под деревьями густел сумрак и идти в Гостиницы уже не было смысла: все равно доберешься до дому только за полночь.

Майбородов развел костер, кипятил воду для чая. Он смотрел то в огонь, в котором быстро обугливались сосновые сучья, то на желтые точки, вспыхивавшие перед ним среди деревьев. Мысли шли плавно и медленно, как лодка в густых камышах. Память подсчитывала годы минувшей жизни… Очень давно это было — вот так же горели костры по ночам, вот так же сидел он возле лесных шалашей и пристально вглядывался в малиновые переливы жарких углей. Но тогда рядом с ним был отец, учитель из провинциального городка, естествоиспытатель, до того влюбленный в природу, что на старости лет посвящал ей лирические стихи, которые тщательно скрывал от домашних, и если мать их случайно находила в столе или в кармане его охотничьей куртки, в доме разражался ужасный скандал.

Сын стал неизменным спутником отца лет с десяти. Худенький, большеголовый, он учился разводить костры под дождем, определять по солнцу, по древесным лишайникам страны света, читать по следам на снегу, какой прошел зверь и давно ли. «Ванюха, — говорил отец, разбирая надвое косматую бороду, — человек — крохотная частица того, что ты видишь вокруг. Но этой удивительной частице дано познать целое. Стремись к тому, всю жизнь стремись. Когда человечество познает природу до конца, оно станет владыкой вселенной. Как тебе нравится такая перспектива?»

Ванюхе, измученному ходьбой по болоту, правилась больше перспектива поспать. Как выглядит вселенная, он не представлял и быть владыкой ее не особенно стремился. Достаточно того, что он владычествовал над отцовскими ружьями, над клетками с птицами, над квадратными банками аквариумов. Но влияние отца с годами сказалось. Сын тоже пошел в естествоиспытатели, выбрал себе специальностью орнитологию. Собирая факты, он неутомимо стремился к познанию того, что отец называл «целым». В шутку товарищи Майбородова окрестили его птичьим королем. А как, подумать теперь, король управляет своим королевством? Что он в нем изменил? Увы, слишком мало или даже ничего. Физики расщепляют атом. Человечество, когда оно освободит себя от тех, кто это великое открытие превратил в оружие смерти, сможет долго не беспокоиться о поисках источников энергии. Вопрос энергии решится основательно. Изменится неузнаваемо индустриальный труд. Но труд птичницы?..

Майбородов подбросил сучьев в костер, откинулся на локти. Огонь плясал возле подошв его сапог, тепло от ног шло по всему телу. «Та́к вот философствуем, — думал он, — а Евдокия Васильевна кашу варит для индюшат, как и четыреста лет назад делалось, когда Колумбовы матросы впервые привезли этих заморских птиц в Европу».

В мозгу Майбородова возникала злая мысль о порочности метода его работы. Собирать факты, как Плюшкин, и не вмешиваться в природу, не изменять ее — кому это нужно? Ему, Майбородову? Нет. Народу? Тем более, нет. Науке? Да ведь и наука, когда она недейственна, — не наука.

Вмешиваться, вмешиваться и вмешиваться в природу! Не за шесть, не за семь месяцев выращивать курицу, а за четыре, за три! Можно? Можно! Гибридизация, скрещивание… Зря, что ли, орнитологи изучают тысячи птиц? И с длинным периодом развития, и с коротким. В дело их, в хозяйство!..

Он не заметил, как внезапно погасли желтые точки в деревьях. В лесу хрустели сучья. Кто-то шел. Майбородов насторожился: ночные встречи не всегда бывают приятны.

— Иван Кузьмич! — окликнули его из мрака. В свет костра вошел Федор Язев. — Вот где пришлось встретиться. А я заблудился. Вы один? Будто бы разговор слышался.

— С ружьем, товарищ Язев? — Майбородов не ответил на вопрос — Присаживайтесь. Не ожидал увидеть вас с ружьем.

— Вы виноваты. — Прислонив двустволку к дереву, Федор опустился на землю. — Глядел, глядел на вас, да вот взял ружьишко у Вьюшкина, решил сходить. Ни пуха получилось, ни пера. Только заблудился. А в общем — не жалею. Хорошо!.. Идешь, мыслишь, сам себе лучше, чем есть, кажешься.

— Если бы, товарищ Язев, человек только в лесу ценил себя выше, чем он есть на самом деле!.. А чай-то, кажется, весь выкипел! — Майбородов подцепил дужку котелка толстой веткой. — Будем пить из одной кружки… Беда в том, что человек не умеет смотреть на себя со стороны, — продолжал он, размешивая ножом заварку. — Отсюда идут многие ошибки. А когда укажут на них другие, обижается. Но это ничего, пусть обижается. Дело-то сделано, ошибки указаны. Человек задумается. Лишь бы не слишком поздно указали.

Пили чай, беседовали. Майбородов рассказывал о своей работе. Федор спросил, для чего нужны латунные кольца на птичьих ногах. Майбородов подробно рассказывал о том, что если где-то на Кубани или на юге Азербайджана убьют охотники окольцованного селезня, то оттуда пришлют кольцо в институт, и так, шаг за шагом, исследователи установят пути перелета птиц. В эти минуты он чувствовал, что и сам учится, — учится рассматривать каждое свое действие с точки зрения его ценности для науки, и такой науки, которой может воспользоваться любой практический работник.

В деревьях чутко гукнуло, Федор вздрогнул от неожиданности.

— Филин, — успокоил его Майбородов. — Оглянитесь, вон глазищи желтые светятся. Когда я здесь ночую, непременно подглядывает за мной и пугает. Противный старикашка.