Хвост павлина - Феликс Кривин

— Он не хирург, он невропатолог.

— Это важное обстоятельство, — сказал Следователь и записал это обстоятельство. — Конечно, невропатологу скелет ни к чему. Он и смотреть не станет на ваши древности.

— Ну почему же… Как всякий мыслящий человек… Он смотрел, я ему показывал.

— Когда почувствовали себя лучше?

— Да нет, не вчера. — Свидетель замолчал, чтоб не сказать лишнего.

— Ваш врач, видно, неглупый человек, я бы и сам у него полечился… Нет-нет, я не настаиваю, профессор, я вообще не очень доверяю врачам… Так что же он говорил, познакомившись с вашей коллекцией?

— Он сказал, что история человечества похожа на историю запущенной болезни.

Следователь кивнул. Ему понравилось и само выражение, и то, как в нем удачно связывались медицина и история, намечая возможное соучастие в том деле, которое ему предстояло раскрыть.

— И как же он предлагал избавиться от этой болезни? Путем хирургического вмешательства?.. Хотя… вы говорили, что он не хирург… Но, как у врача, у него должны были быть какие-то соображения… Возможно, он их высказывал… Ведь вы не однажды встречались?

— Не однажды… Но почему я должен вам отвечать?

— Можете не отвечать, — любезно разрешил Следователь. — Я понимаю, если человек болен, то чем чаще приходит врач… Конечно, для врача это затруднительно…

— Ему по дороге. Он здесь рядом работает в клинике.

— Ну, если рядом… — Следователь записал и это обстоятельство. Потом взял телефонную книгу и стал ее листать. — Да, что ни говорите, профессор, а такого врача, какой был у нас там, теперь не сыщете. Без инструментов, без лекарств, и ведь сам едва волочил ноги… Все собираюсь к нему съездить, цветы положить… Да в этой суматохе разве вырвешься?

Свидетель застыл в своем кресле. Он смотрел на этого человека, которого когда-то хорошо знал, так знал, как можно только _там_ узнать человека, смотрел и не узнавал его. _Там_ он был другим человеком. Может быть, потому, что там не было телефонной книги, в которой точно записаны все адреса.

Следователь встал. Разговор был окончен, и он подтолкнул маятник, позволяя времени двинуться дальше.

— Вот и все, — сказал он и улыбнулся. — Теперь вам не о чем беспокоиться. Виновника мы найдем.

— Виновника мы найдем, — сказал Схул.

И тогда все палеантропы, выстроенные возле пещеры, сделали шаг вперед, и каждый сказал:

— Это сделал я.

Схул вышел из себя. Он ругался на своем скудном языке доисторического человека и обещал всех упрятать так, что их не найдут никакие раскопки. Он требовал, чтобы ему назвали бездельника, который придумал эту лопату, чтобы облегчить себе труд, и кричал, что палеантропам никогда не видать ни лопаты, ни других орудий труда, что они будут вот так, руками ворочать землю, пока не навалят ее на себя.

Схул очень ругался и требовал, чтобы ему назвали виновного, но палеантропы стояли не шелохнувшись и каждый твердил:

— Это сделал я.

Вот тогда Схул и приказал подать ему этот камень. Кусок гранита, пролежавший тысячи лет, прежде чем дождаться своего часа, своего действия. Мертвый камень, орудие вечности, уничтожающей все живое…

— Это сделал я.

— Вы, профессор? Вы свидетельствуете против себя?

— Это сделал я, — твердо сказал Свидетель.

— Ну, хорошо, — Следователь опять опустился в кресло. — Расскажите все с самого начала.

Это было давно. А может, не очень давно. Трудное было время для человека. Беззащитные на этой, почти непригодной для жизни земле, люди жались друг к другу, согреваясь своими телами. И они зарывались в землю, спасаясь от холода и жестокости подобных себе и оставляя в земле свои скудные кости… Хищники бродили по земле, и только они чувствовали себя свободно, но тоже не очень уверенно, и, чтобы защитить себя от более сильных, они приносили им в жертву людей. Очень страшно было быть на земле человеком, и люди скрывали все, что было в них человеческого, и поступали несвойственно своей природе.

Это были палеантропы, очень древние люди, и древними их сделало не столько время, сколько их невозможная жизнь. Все силы природы были направлены против них, против их свободной воли и разума. И разум их, в плену у злобы и ненависти, уже начинал верить в справедливость безумия, окружавшего их… А по ночам, обессиленные работой, они забивались в свои пещеры и слушали рассказы о других временах — возможно, будущих, а возможно, прошедших. Человек приручит собаку, и она не будет на него бросаться и его загрызать, и можно будет спокойно сидеть у печи, не опасаясь, что тебя в нее бросят.

— Не понимаю, зачем вы это рассказываете.

— Зачем?.. Я не знаю… Может быть, потому, что среди этих людей был и экспонат Двести Двенадцатый.

— Вы нездоровы, — сказал Следователь, — вам нужно лечь.

— Не беспокойтесь, я уже лег. Я закопал себя глубоко-глубоко, так, что меня найдут через тысячу лет, не раньше. Возможно, тогда не останется в мире камней, которыми человеку разбивают голову.

— Итак, вы утверждаете, что сами изъяли этот экспонат, хотя и знали, что он числится в списках? Ну что ж, профессор. Мне остается только сожалеть. Поверьте, мне не хотелось браться за это дело… Я ведь тоже многое помню, профессор, и как друга, как старого товарища, мне хотелось бы вас защитить… но, профессор, я очень плохой защитник… И я обвиняю вас, — он встал, и голос его зазвучал тверже: — Я обвиняю вас в том, что, во-первых, вы раскапываете прошлое, а во-вторых, пытаетесь его утаить от инстанций, которым положено о нем знать. Вам ясна суть обвинения?

Обвиняемый молчал. Он сидел, сжав руками виски, то ли собираясь с мыслями, то ли, напротив, пытаясь от них освободиться.

— Вы поняли суть обвинения?

Схул поднял камень. Тяжелый камень взлетел в его руке, целясь в непокорную голову.

— О, я не сказал самого главного! Экспонат Двести Двенадцатый — это я. Это меня вы приговорили к изъятию.

— Куда вы девали скелет?

— Мой скелет? Я его закопал. Пускай полежит, дождется лучших времен. Ведь будут и лучшие времена, а? Как вы думаете?

Дружба дружбой, но всему есть предел. Каждый выполняет свой долг, и все должны его выполнять хорошо — и обвинители, и обвиняемые.

— Профессор, примите успокоительное!

— Зачем? Я спокоен, я сейчас снова спокоен, как был спокоен тридцать пять тысяч лет… Я лежу в земле, и кости мои отдыхают… Кости так хорошо отдыхают, когда их никто не раскапывает…

— Давайте без эмоций. В вашем музее был скелет, носивший на себе следы прошлого варварства: проломы черепа, переломы костей. Потому-то он и подлежал изъятию. Цивилизованное общество не должно видеть дурных примеров. Это искушение, соблазн, которому не следует подвергать нашу гуманность. Как же могли вы, профессор, при всем вашем добром отношении к человечеству, которое памятно мне по другим временам, как могли вы этого не понять, как могли вы утаить, спрятать, закопать экспонат, подлежащий изъятию? Зачем вы это сделали?

— Чтобы сохранить его для будущего.

— И вы еще говорите о будущем! Вы! Археолог!

— Да, потому что прошлое всегда принадлежит будущему, оно принадлежит только будущему, и никто из живущих не имеет на него права.

Обвинитель не был согласен с Обвиняемым. Но было не время заводить теоретический спор.

— Я удивляюсь вам, профессор. Ученый, уважаемый человек, и вдруг какая-то уголовщина… Конечно, что позволено Юпитеру, не позволено быку, но, с другой стороны, что позволено быку — не позволено Юпитеру.

— Это я Юпитер? Бросьте шутить! — Обвиняемый сделал очень долгую паузу. — Как вы думаете, кто изображен на этом портрете?

— Как это кто? Вы, профессор.

— Приглядитесь внимательней.

Обвинитель посмотрел внимательней.

— Ну конечно же, это вы! Особенно если убрать бороду…

— Нет! Неправда! Это не я! Это экспонат номер Двести Двенадцать!

Он это крикнул так, как кричал, быть может, тот, древний человек, когда встречал в лесу дикого зверя.

— И если вам нужен мой скелет, вам не придется его раскапывать. Вы можете просто вынуть его из меня… Присмотритесь лучше, ведь это не портрет, это реконструкция головы палеантропа. Того самого, скелет которого хранился у нас под номером 212.

— Этого не может быть, — сказал Гость, заставляя себя не верить.

— И все-таки это так. Вот он, Юпитер, дикий человек, которому другой Юпитер проломил голову камнем! Его лицо одухотворено мыслью — это мысль о том, чтобы урвать побольше кусок. В его глазах боль, но это боль не о человечестве, а лишь оттого, что его ударили камнем… Юпитер! Когда я его увидел, я состарился на многие тысячи лет. Я понял, что это был я, что это мне проломили голову камнем… Я занимался наукой, писал исследования, а скелет мой лежал под стеклом, в зале музея, и мне казалось, что все меня узнают.