По слову Блистательного Дома - Эльберд Гаглоев

— А ты, значит, взял, так сказать, командование на себя?

— Ничего я не брал. Просто старшим над всеми ставить надо не того, у кого самый нежный язык, а того, кто лучше воевать умеет.

— Ну что ж. Мудро. Оставим же наш спор. Ты мне лучше вот что скажи. Тебе подмога нужна? Чтобы с этими справиться? — Он небрежно махнул в сторону упрямого пешего строя. — Или сам обойдешься? — и с любопытством уставился на старого вояку.

На лице того толику времени отражалась некоторая внутренняя борьба.

— Давай свою подмогу.

— Иди, выручай своих. А подкрепление я тебе гарантирую.

Мараг не понял слов, но понял смысл. Люди еще будут.

А дяденьки в черном послезали с коней и начали расставлять какие-то странные светильники.

Уже несколько копейщиков пали от его мощной руки, и близко было до того, чтобы он пробил строй, и идущие за ним воины вгрызлись бы в спины всем нижним, как вдруг что-то изменилось. Перед Берибеем очутился среднего роста, очень широкоплечий мужичок в длинной кольчуге с коваными оплечьями. Голову его укрывал глухой клювастый шлем. И гудящая палица не вбила его в землю, а как-то странно застеснялась и, едва не вырвавшись из руки, чуть не въехала хозяину по ноге. И сразу два широких, кривых меча заколотили по доспеху, по щиту и шлему так часто, что Бери-бей сделал полшага назад. Рядом с кольчужником появился еще один и накинулся на кого-то сбоку. Вбитый с таким трудом клин встал. Бери-бей с удивлением понял, что он уже не атакует, а лишь подставляет под удары щит и палицу, а клинки, разбрасывая их все чаще и чаще, опасно скрежещут по доспехам. Как будто почувствовав его замешательство, из-за плеча скользнула длинная гадюка палаша и влезла в стальную вязь кривых клинков, сбивая ритм. Бери-бей вскинул палицу и успел увидеть, как из-за головы кольчужника вылетел небольшой шар на длинной цепи. Вы никогда не сидели в железной бочке, когда по ней колотят палками? В голове грянуло! Удар несерьезного с виду оружия швырнул сотенного наземь и, уперевшись отягощенными оружием руками, он вдруг почувствовал, как стонет земля. Бери-бей знал этот стон. Так плачет земля, когда ее избивают копыта тяжелой кавалерии. Полуоглушенное сознание услужливо подсунуло картинки поля, вспаханного страшными ударами копыт. Харсо опять атакуют! Как раз там, где геройствовал Берибей. Надо было убираться с пути страшного таранного удара. Быстро убираться. От ужаса сознание включилось. Хотя в голове громко звенело, Бери-бей вскинул себя на ноги и поймал узким забралом кривой клинок кольчужника, уже летевший к прорехе, до этого пробитой в кольчуге воина, прикрывавшего своего оглушенного сотенного. Бери-бей взвыл от яростной боли, разрывающей голову, ослеп на один глаз, но вторым уже в смертном тумане успел увидеть палаш юнака, с размаху перерубивший шею убившего его кольчужника.

Вечный гамбит. Один нашин, другой вашин.

Когда Магхар сказал, что будет слушаться, он не кривил душой. Он хотел победить. Но видел, что для этого его отваги и воинского умения не хватает. Поэтому он будет слушаться и учиться у старшего.

Он вывел свою полусотню на рубеж атаки и закрутил над головой палицу. Это было не просто оружие. Это было оружие предводителя. Свободно закрепленная челюсть снежного кота с хитро выбитыми зубами давала возможность издавать самые разные звуки.

Воины Семьи Серебряных Тополей безуспешно кидались на проклятый строй, теряяя своих, одного за другим, когда за спиной своей воины вдруг услышали яростный визг раскручиваемой в атаке палицы сотенного. Палица выла о том, что сейчас в атаку пойдет сотня Семьи Железных Дубов. И пойдет прямо на них. Тополя не отступили бы от упрямого строя, даже погибнув все до единого. Позор. Но атака со спины была для них полной неожиданностью. И они сделали именно то, на что рассчитывал хитроумный Мараг. Не желая гибнуть под таранным ударом, они бросились в сторону. В левую сторону. Обнажая фланг своих соседей и открывая строй нижних.

— Что они делают? Собираются ударить по своим? — удивленно спросил кавалер.

— Похоже, ты скоро победишь, — ответил седоусый.

Безуспешно атакующие левый фланг харсо, как будто испугавшись противного визжащего звука, зародившегося где-то посреди поля, бросились в сторону. И освободили место для атаки, в которую сорвались несколько десятков тяжеловооруженных конников.

Тяжелая пехота, стоящая в крепком строю, легко устоит перед бешеным напором легкой кавалерии. Без особого труда отшвырнет налет средней. Выдержит ярую атаку конных стрелков.

Но сможет ли сдержать таранный удар тяжелой конницы? Раз на раз не приходится. Бывает, что и сдержит, отшвырнет или затянет в длинный, нудный бой, подставляя под удар своих верховых, а бывает, что не выдерживает, строй рассыпается, и уже ничто не может спасти ошеломленных пешцов от длинных мечей озверевших от сопротивления верховых.

Ударившие в строй пять десятков не были тяжелой кавалерией в полном смысле этого слова. Но они не боялись боя, а их юный начальник хотел, до бешеного зубовного скрежета хотел, отличиться. И когда длинные, окованные для большей крепости, рожна вбили свои острия в грудь его верного скакуна и тот дико заржал от яростной боли, умирая, Магхар и волей, и силой, и отвагой своей швырнул-таки погибающего друга вперед и, вскочив в седле, бросил свое огромное, закованное в сталь тело уже не на копья. На головы упрямых врагов. И люто махнул палицей с хрустом встав кому-то на грудь, но не успел увидеть, попал ли в кого, как ему сопливо всхрапнул в шею жеребец. В следующий момент его сшибло с ног, и он успел лишь возблагодарить богов о том, что пожадничал, когда раздавали оружие, и выпросил полный доспех, как по нему с грохотом затанцевали подкованные копыта.

Марат видел с увала, как атака кованых десятков Магхара почти увенчалась успехом. Клин воинов вошел уже на длину кобылы в строй низинных, и строй пятился, пятился. Почти рассыпался. Но стоял. Надо было чуть-чуть подтолкнуть. Наступил тот самый момент в битве, когда выигрывает тот полководец, у которого есть что швырнуть на весы судьбы.

У Марата было. Полторы сотни было. И он швырнул.

— Гайда, гайда, — заклекотал старый хищник, и конные сорвались с места. Почти все. Лишь тупой великан с бунчуком обезглавленного Лагмара остался. И сам этот болван фрагментами валялся в траве. Крови не было. Жирная земля жадно впитала ее всю. Без остатка.

И странные люди в черном выставляли тяжелые чаши светильников, тщательно измеряя углы между линиями, на которых те стояли.