Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна - Антонина Коптяева

Уваров поставил чемодан, бросил на кресло кепи, пальто, покупки, но не успел разглядеть и расцеловать разномастные, загорелые детские лица, как все его вещи были уже водворены на место.

Мальчишки наперебой ухаживали за жданным гостем, а Уваров стеснялся этих услуг и даже возмущался, сердясь на сестру: «Почему она не наймет для них няньку или постоянную домработницу! Ведь я перевожу ей ежемесячно больше половины своего жалованья…»

Дело кончилось тем, что для успокоения маленького муравейника он взял лопату и сам: пошел окапывать яблони. Присев покурить после окончания работы, он разговорился с Ленькой. До трех лет мальчик был неказист с виду. Кривоногий, с носиком утенка, с серыми живыми глазками, он при первом знакомстве потешал всех, а потом неизменно завоевывал общие симпатии деятельно-добрым и веселым характером. Теперь он выправился и особенно понравился Уварову крепкими плечиками, коренастостью и блеском золотых ресниц на золотисто-розовом лице, и тем, как серьезно сказал он кому-то из мальчишек:

— Ну, зачем ты так говоришь? Я все равно не переделаюсь.

И вот этот по-новому выглядевший Ленька подошел к отцу и, прислонясь к нему крупной головкой, сказал не без гордости:

— Я вычистил твои последорожные ботинки.

Уваров посмотрел на его широконький носик, действительно выпачканный ваксой, на короткую стрижку с чубчиком-челкой и со стесненным сердцем сказал, ласково потрепав белые волосы сына:

— Как вас смешно остригли! Чтобы за вихор было удобно таскать?

Ленька, сияя, молча смотрел на него, любовно ловил его большую руку.

— Батюшки! — сказал Уваров. — Ты, видно, прямо руками ваксил? Ах ты, чистильщик! И всю рубашку увозил!

Илья не дождался прихода сестры и сам оделил детей подарками, не желая дольше испытывать свое и их терпение. И опять он был поражен взрывом особенной радости, как будто в этом доме детей никогда ничем не одаряли.

«Скуповато живешь, Августа Степановна!» — с горечью думал он.

Даже Володя, похожий красивым лицом на мать, но порядочный флегматик, весь раскраснелся, и глаза его горели точно фонари.

— Ты купи мне еще удочки, — попросил он отца. — Чтобы с вертушкой, и я тогда щуку поймаю… на два пуда. А игрушками поиграю и подарю их Леньке. Пусть ему достанутся, правда?

Ленька большими глазами окинул будущее наследство, подвинулся, не выпуская из рук своего и сказал просительно, мило и счастливо улыбаясь:

— А щуку-то не надо! Ну ее, такую… зубастую… Ты с ней не справишься…

Весь вечер Уваров играл с детьми, помогал им кипятить молоко, варить кашу. Но в одиннадцатом часу они послушно, как гусята, отправились спать.

Поздно ночью был у Уварова разговор с сестрою. Она приехала усталая с совещания в областном здравотделе и после купания и ужина отругала его:

— Зачем ты надарил им столько ни с того ни с сего! Ленька даже сна лишился: все поднимается, на свои сокровища взглянуть. Боится, чтобы не исчезли, что ли?

Уваров долго молчал, потом сказал дрожащим голосом:

— Эх, Августа! Не ожидал я от тебя такого. Неужели и зимой, когда они учиться будут, у них тот же режим останется?

— Какой режим? — спросила она с изумлением и встала перед братом, готовая к отпору.

— На побегушках они у тебя! Кухонные затычки из них готовишь… чтобы потом за женами горшки выкосили.

— А-я-яй! — Августа покачала стриженой головой — видимо, ей не впервые приходилось слышать подобные упреки. — Вы хотите, выбившись на дорогу самостоятельно, детей с нянюшками выращивать? Буржуа так выхаживали свое потомство… но они для нас не пример. Нам трудовую смену воспитывать надо.

— Дети есть дети! — упрямо сказал Уваров. — Их дело расти да учиться…

— Я их трудом не изнуряю, — с раздражением перебила Августа. — Для мытья полов, для стирки ко мне женщина ходит. Обеды тоже она готовит… Только по выходным дням сами обходимся. Ты думаешь, детям труднее учиться будет, если они к порядку приучены? Удивительно, но ты повторяешь слова жен ответственных работников, посвятивших себя воспитанию одного ребенка, много — двух. Пичкают их да балуют. «Ребенок не может то, ребенок не может это!» А потом такой «ребенок», уже лет восемнадцати, заявит: ты мать, так и делай все сама — обязана. И вообще трудиться не станет, скажет: вы родили — вы и деньги давайте. Нет, Илья, это не воспитание!

— Хоть для кухни найми постоянную работницу, — гнул свое Уваров. — Если денег не хватает, я могу увеличить переводы…

Августа, точно уколотая, сорвалась с места.

— Неужели ты думаешь, что я для себя экономлю? — крикнула она напряженным голосом. — Капитал за счет детей наживаю? Вот, посмотри, я действительно отложила три тысячи… — Она подала ему сберкнижку. — Твои деньги! Лишние ведь присылал. Мало ли что может случиться с каждым из нас…

— Ты, наверное, хочешь взять мальчишек? — спросила она после долгого молчания. — Не делай этого, Илья! Они скучать будут: привыкли здесь… Такая пятерка крепкая!..

«Странные настроения стали появляться у тебя, Илья, — писала в письме Августа. — Я понимаю, братка: устал ты от одинокой жизни. Да и то, пора: годы уходят. Мы с мужем тоже решили, пока не упущено время, попытать еще раз счастья, не удастся ли приобрести Наташку для своей компании? Ты много не воображай! Володю и Леньку, если и женишься, не отдам. Жена-то будет их любить или нет, еще вопрос, а скорее мешать будут. Денег можешь не присылать; нам со своим хозяйством всего хватает».

«Вот изверг! — подумал Уваров, дочитав письмо. — Что за женщины пошли на белом свете!.. Почему взбрело ей на ум насчет моей женитьбы? Какие-то особенные настроения померещились? — Он понурил голову. — Годы уходят, это верно. Под сорок подкатывает».

Уваров долго ходил по комнате и думал о своей, погибшей жене, о сыновьях, об их учебе и письмах, в которых особенно резко сказывалась разность характеров. Было у них и общее — заботливость об отце, по-видимому, сказывалось пятилетнее владычество Августы. Изредка Уваров подходил к окну, опирался на горячий от солнца подоконник, и, щурясь от яркого света, смотрел вниз, на раскинутые по долине приисковые постройки, все старался и не мог уловить какое-то смутное чувство, ворошившееся в его душе.

— Уже семь часов, а солнце еще высоко. Ишь, как жарит, — неожиданно отметил он, с удовольствием ощущая теплоту июльского вечера. — Лето в разгаре. Володька стоит где-нибудь на притоке Оки со спиннингом. Хотя у них, в Рязанской области, теперь час дня — не клев. Жара… самое купанье.

Часов семь разницы во времени и тысячи километров между ним, Уваровым, и комочком жизни, оторванным от него! Тысячи километров богатейшей прекраснейшей земли…

— Нет, тридцать девять лет — это еще хорошие годики! — сказал Уваров и, точно все было приведено в ясность, с облегчением расправил плечи, отходя от окна.

Он успел обложиться журналами и разворошил кипу газет, готовя конспект будущего доклада, когда к нему, постучав, вошел Ветлугин, а минут через пять без стука ввалился Андрей.

Ветлугин принес обратно недочитанного им Плеханова.

— Возьму потом еще раз. Совсем зашился в работе… А письма Герцена о природе прочитал, — прелесть!

— Не прелесть, а удар в самую точку, — ревниво поправил Уваров и, осмотрев книги, поставил их на полку шкафа.

— Как ваши философские занятия, Виктор Павлович? — спросил у Ветлугина Андрей, не скрывая иронической усмешки. — Вооружаетесь?

— Понемножку втягивается, — вступился Уваров, которому очень нравилось решение главного инженера всерьез «подковаться» по части идеологии, тем более что решение это было принято не без его влияния. — Нас с тобой, Андрей Никитич, комсомол выводил в люди, а Ветлугин из той интеллигенции, которая от политики в сторону шарахалась.

— Защищай, защищай! — поддразнил Андрей, присаживаясь поближе к столу. — Что защищать этакого матерого: его бить надо!..

— Бить тоже с толком следует. Сам знаешь силу влияния среды, — говорил Уваров, весело посматривая на Ветлугина, который с видом завсегдатая освобождал для себя угол на жестком диванчике, перекладывая книги и папки с бумагами. Была в России революционная интеллигенция, которой мы гордимся, но была и такая, которая больше ударяла по части субъективного идеализма, символизма, а значит и мистицизма… Только бы подальше от слишком грубой действительности! Ин и ладно! Для меня важно одно: инженер Ветлугин понял, что ему, как советскому человеку, знание передовой философии необходимо! А сроками я его теснить не стану.

— Правильно, Илья Степанович! — воскликнул Ветлугин. — Сейчас меня золото замучило!

— Оно и видно, — съехидничал Андрей. — Мученик!

— По внешнему виду не судите, Андрей Никитич, — сказал Ветлугин, вспыхнув и почти враждебно взглянув на Андрея. — Вы знаете, я по вашей милости просто разрываюсь сейчас, чтобы натянуть выполнение июльской программы хотя бы на девяносто процентов.