Собрание сочинений. Т.1. Фарт. Товарищ Анна - Антонина Коптяева

— Значит, дружба с Ветлугиным рассохлась? — спросил Уваров, когда они возвращались со сборки драги на Светлый.

— Не то чтобы дружба рассохлась, но появилась настороженность… Знаешь, иголочки такие: как ни подойди — покалывают! Обоюдно, конечно. Соперничество? Возможно. Но тут не только столкновение авторских самолюбий…

Она не досказала своей мысли, задумавшись.

Раз взявшись за дело, Анна чувствовала себя обязанной довести его до конца. Она страдала и стыдилась, если оно выходило у нее только хорошо, стремясь сделать все отлично.

После разговора с Андреем она потеряла спокойный сон, почти не отходила от письменного стола и так похудела, что Клавдия, гордая своим искусством поварихи, почувствовала себя оскорбленной.

— Кушать надо побольше, — сказала она Анне однажды после завтрака. — Высохли совсем. Люди подумают, что мы вас голодом морим.

— Вы сами не толстая, — возразила Анна, тронутая этой заботой.

— Обо мне другой разговор. Мое дело… одинокое… — Клавдия хотела сказать «девичье», но в присутствии Андрея почему-то не решилась. — А вы детная мать, женщина во всей силе. Вас полнота красит… И что за охота убиваться так из-за чужой фабрики? — добавила Клавдия вполголоса.

Внешняя перемена в Анне не ускользнула и от глаз Уварова.

«Наверное, поссорилась она с Андреем из-за его разведок, — размышлял он, припоминая недавнюю жизнерадостность Анны, особенно привлекавшую в ней, деловой женщине. — Что ее еще может сушить? Работа, правда, везде идет на высоком напряжении…»

У себя в маленьком домике, с печью-плитой у входа, с якутским ковром из кусочков меха перед кроватью и кипами газет на столе и на книжном шкафу, Уваров прежде всего распахнул створки окон, осторожно переставив плошки с живыми цветами, и занялся почтой, принесенной без него уборщицей.

Газеты, журналы, телеграммы, письма из обкома партии, извещение о подписке на новые издания… Забинтованная рука Уварова перевернула последний листок почты, и он крепко задумался.

Случай на драге разворошил старые воспоминания. Сколько радости было в свое время в жизни Уварова, радости, о которой так же больно вспоминать, как и о том, что сразу смахнуло ее. Уваров бережно вынул из бумажника тронутый желтизной любительский фотоснимок. Молодая женщина в сарафане и босиком, с волосами, небрежно заколотыми после купания, стояла на берегу, у лодки, с веслом в руках. Она, смеясь, говорила что-то мальчугану лет пяти, сидевшему на корме; другой мальчишка лез в лодку, навалясь голой грудью и животом на борт, смешно выставив попку, обтянутую трусиками.

Это старший, ему теперь одиннадцать лет, а ей, Катерине, было тогда тридцать. Не знала она усталости ни в работе, ни в веселье. И как хорошо смеялась! Старшего сына родила, будучи студенткой последнего курса, и потом ни на один год не прерывала работу на заводе.

Работала химиком-технологом. Сколько бессонных ночей провел Уваров, глядя на это ее смеющееся лицо, разговаривая с нею. Он не мог, не хотел вспоминать о том, что было найдено после пожара в обгорелом цехе завода.

«Скоро рассветет», — подумал Андрей и, положив руки на листы исписанной им бумаги, посмотрел усталым взглядом на темное еще за шторой окно.

За окном шла ночь, должно быть, блестели, обходя небо, звезды. Если Андрей засидится еще, придет утро, — вольно человеку не спать, когда все подчинено покою ночи! Сон борет и прячет живое, но и во сне, отдыхая, оно растет и старится: распускается влажный от росы лист, лопается кора, набухшая над рожком молодого отростка, и, как молочная капелька, забелеет к утру зубок, прорезавшийся на десне ребенка. Жизнь на земле совершается своим ходом.

Почему же один Андрей сидит ночь напролет у письменного стола?

Перед ним северо-восточный угол страны… Тысячи километров земли, изломанной горными хребтами, пространство, занимающее не один миллион квадратных километров, но по населению — пустыня, где каждый поселок — таежный центр, охотничий кочевой чум — жилая точка.

Сколько сказочных богатств в этих еще не исследованных горах! Какой простор для геолога! По ту сторону Тихого океана все уже вскрыто: от россыпей Аляски, золотых котлов Клондайка в Канаде и колоссальной жилы в Калифорнии до рудников Мексики и древних разработок Бразилии. Полоса открытий протянулась от заполярного мыса Ном почти до тридцатой параллели за экватором, на которой лежат и золотые и алмазные богатства Трансвааля и сказочные, но истощенные россыпи Австралии.

Огромный золотой пояс по ту сторону океана. Богатейшие запасы его уже расхищены, но далеко не все разведано и там.

«А у нас? — Андрей встал, разминаясь на ходу, подошел к карте, висевшей на стене. — Чуть только затронута исследованием Чукотка. Образования ее аналогичны с Аляской. Где-то там должна быть голова золотого тела, простертого до древнего темени Азии. Колыма — лишь звено в цепи будущих открытий. — Андрей провел ладонью сверху вниз по карте, задержался на своем районе. — То, что дает сейчас наш рудник, — случайные крохи, слабое ответвление… Главное должно быть здесь». — И он постучал согнутым пальцем по отмеченному кружком району Долгой горы.

Он неохотно отошел от карты, еще завороженный видением богатств края в недалеком будущем.

Лет шестьдесят назад знаменитый геолог, австриец Зюсс, уже предсказывал миру золотой голод.

«Когда эта опасность назреет, мы будем в расцвете сил, — думал Андрей, шагая по комнате и вслушиваясь в тишину дома. — А потом, кто знает, быть может, мы научимся добывать золотую пыль, которая растворена в морской воде и заключена в любом гранитном булыжнике. Теперь оно, золото, нужно для укрепления экономики страны, потом пойдет на украшение быта».

Он долго сидел, заполняя листы тетради такими убористо-мелкими строчками, как будто экономил бумагу. Еще в детстве он узнал цену труду и вещам и сам утвердил для себя жесткий режим во всем. Некоторые привычки остались и создали ему репутацию педантичного человека. Он был аккуратен в уплате долгов, точен во времени, обязателен в своих обещаниях, но иногда ему до боли хотелось оставить совсем свой конторский кабинет, надеть котомку, прихватить ружье и по-старательски уйти в горы. Особенно донимала его эта тяга весной, и он открыто радовался поездкам в тайгу, что иногда обижало Анну. Но, обижаясь, она не осуждала его: таким ведь знала его с юности.

Однако даже Анна не могла представить, какое волнение испытывал он, попадая на новые, никому не ведомые, никем не обжитые места. Это было нетерпеливое волнение горячей гончей. Чутье тянуло его все дальше по звериным тропам, поднимало на скалистые столбы выветривания, бросало к звериному водопою — родниковой впадине на поляне среди кочек и редких камышей. Но не следы козьего копытца, отпечатанного в голубоватой глинке еще мутного водоема, привлекали Андрея, а вид этой глины; не свежий помет горного барана привлекал на высотах, а развалы диких камней. На иные камни он прямо-таки набрасывался и тогда забывал о возможности заблудиться, о медведях, змеях, обвалах. Тогда этот «педантичный» человек поднимался, обдираясь о камни, по самым тесным ущельям, карабкался на четвереньках с рюкзаком и молотком за спиной. Но если вспугнутый им горный баран летел турманом со скалы на скалу, Андрей, увлеченный его головокружительными прыжками, замирал на месте и тогда хоть час мог стоять, любуясь на черно-зеленые горы, громоздившиеся перед ним. Иногда он плутал в тайге, и когда, голодный, усталый, истосковавшийся по жилью, выходил наконец к какой-нибудь старательской хижине, то испытывал радостное чувство моряка, увидевшего землю.

Он был геологом-минералогом по специальности и исследователем по призванию, но предпочитал молчать о романтической стороне своей работы.

Отложив тетрадь, Андрей придвинул было к себе для справки ученый труд недавно умершего академика Карпинского. Но в его мысли о смерти этого крупнейшего геолога внезапно вклинился полушутливый разговор с Валентиной на пути со Звездного.

— У вас все данные для того, чтобы стать ученым, — говорила она на привале. — Но вы не доживете до академика, вы истребите себя гораздо раньше, потому что живете… слишком лихорадочно.

«Пожалуй, она в чем-то права: щадить себя мы не привыкли. Однако уже не в первый раз слышу я от нее такое!

А в самом деле, ведь очень поздно! — определил Андрей, взглянув на окно. — Вернее, рано». И ему сразу непреодолимо захотелось спать.

Он, зевая, поднялся, погасил свет и направился к дивану: ему жаль было беспокоить своим появлением Анну, которая тоже мало спала.

«Ничего, надо успеть больше сделать, пока молодость позволяет недосыпать», — сказал себе Андрей, положил под изголовье все подушки, какие были на диване, торопливо, будто боясь потерять минуту, разделся, закутался в простыню и уснул.