Стамбул. Сказка о трех городах - Беттани Хьюз
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 39. Ночью – монахи, днем – львы
Приблизительно 692 г. (72–73 гг. по исламскому календарю)
Оставайся там [в Константинополе], пока не завоюешь его или я не призову тебя.
Сулейман, халиф династии Омейядов, возглавлявший осаду Константинополя в 717 г., в письме брату Масламе (генералу, руководившему атакой){485}Ночью – монахи, днем – львы.
Описание лагеря мусульман по шпионским данным христианского подвижника. Аль-Азди, Тарих Футух Аш-Шам{486}Кто же на Востоке теперь держал руку на «прямой линии» с Богом? Правители Константинополя и все расширяющихся мусульманских земель развязывали войны во имя веры и ради ее распространения. «Нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк его» – вот что чеканили на монетах, которые в 692 г. выпустил халиф Абд аль-Малик. Несколько лет назад ученые даже предположили, что на некоторых монетах был изображен сам Мухаммед{487}.
Византийский император Юстиниан II откликнулся в том же духе: на его монетах стали чеканить с одной стороны Христа, а с другой – его самого как «слугу Божия». Константин Великий, похоже, никогда не стеснялся изображать Христа в образе человека (хотя прежде Иисуса обычно рисовали в образе агнца), и в Константинополе еще долгое время наслаждались религиозным искусством его эпохи. Считалось, что двухмерные иконы и мозаики – связующее звено между Богом и людьми, ведь это – не святотатные идолы. Православные Востока верили, что благодаря заботливо подготовленным наглядным средствам человек может встретиться с Богом и приобщиться к Нему. Купол храма Айя-София олицетворял купол неба. И именно благодаря религиозному искусству взоры верующих устремлялись к Богу.
Однако чистота раннего ислама, в котором использование образа человека в священных изображениях осуждалось, явно обладала пугающей притягательностью. На соборе, который назвали Пято-Шестым, в Константинопольском императорском дворце в 692 г. в очередной раз запретили проведение упорно не поддающихся уничтожению языческих ритуалов: уличных маскарадов, представлений с дикими животными, жрецов на ипподроме, женские танцы на улицах, переодевание мужчин в женщин и наоборот, взывание к Дионису, а также прыжки через костер{488}. Пора было византийцам взяться за ум.
А мусульманская диаспора, зародившаяся, разумеется, в обществе, где господствовала античная культура, тем временем снимала в Византии сливки. Мозаики в Большой мечети в Дамаске (в 705–715 гг. перестроенной мусульманскими правителями династии Омейядов из церкви Иоанна Крестителя), с которых в проходы свисают жемчуга, использовали не только мотивы доисламской, арабской поэзии, но и византийские примеры{489}. Византийские мастера украсили мечеть золотой мозаичной плиткой, которую прислал Юстиниан II. План самого Дамаска был задуман как мини-Константинополь. Омейяды строили собственный город в Сирии, ориентируясь на город на севере, который они так жаждали захватить (желание, вполне объяснимое разочарованием после неудачной осады Константинополя в 717–718 гг.){490}.
На создание Голубого Корана, написанного куфическим письмом золотыми и серебряными буквами на выкрашенном индиго пергаменте, мусульман вдохновил пример византийцев – ведь в Византии представители власти и духовенства писали на пурпурной бумаге{491}. Некоторые утверждают, что узоры на филенках из слоновой кости из резиденции Аббасидов в Хумайме напоминают резьбу на византийском стуле «Градо» (возможно, из Константинополя){492}.
Резьба по слоновой кости – одно из ремесел, которым охотно занимались в христианском городе{493}. Были обнаружены изречения Менандра, аккуратно вырезанные на черепках гончарных изделий на арабском языке (хотя их приписывали Гомеру). Ученые с юга поддерживали страсть константинопольцев к учению – именно эти ученые под покровительством Аббасидского халифата в середине VIII в. перевели множество текстов той эпохи, а потом приступили и к переводу Корана на греческий язык.
Византийских ремесленников пригласили для украшения Купола Скалы в Иерусалиме{494}. Так что отныне существовал не один «Город», требовавший невероятных энергетических затрат, а получившие свежие силы города в новом мусульманском мире{495}.
И с точки зрения веры, культуры, Божьего покровительства и огневой мощи возникал вопрос: кто за кем идет?
* * *После утраты Египта единственными поставщиками зерна в Константинополь стали Сицилия и Центральная Африка. Эти законные каналы поставок были полны опасностей и затрат. Полторы тысячи лет назад трудности глобализации ощущались не менее остро, чем сегодня. Все больше христианских городов приходило в упадок. Тем временем на территорию современной Италии вторглись ломбардцы, и охват влияния Византии сократился до узкого коридора от Рима до Равенны.
Сначала жители бывших византийских земель не замечали каких-то существенных перемен: кадила и фасады мебели по-прежнему были увиты виноградными лозами, а по роскошным тканям парадных занавесей в Египте все так же скакали амазонки с обнаженными грудями. Но в практическом смысле Константинополю пришлось обратить свои взоры на север. Именно начиная с VII в., как нам известно, город начал отправлять миссионеров к прежним своим врагам, славянам.
Все внимание было обращено на восток, а запад остался без защиты. По мере того, как власть сосредотачивалась в центре, возникало стойкое ощущение, что Константинополь сосредотачивался на самом себе. В результате усугублялись противоречия, а демонстрация силы и интриги в Городе вселенской мечты становились все ожесточеннее.
Но тут наступило затишье. В 732 г. мусульмане потерпели поражение при Пуатье от рук Карла Мартелла. Проиграли они и в 717–718 гг., когда у стен Константинополя их войска подкосила болезнь и нехватка продовольствия. Мусульмане решатся на очередную осаду Константинополя лишь в XIV в.{496}.
Мусульмане укрепили свою власть в Аль-Андалусе (как называли мусульманскую Испанию), а Аббасидский халифат усилил контроль над окрестностями Багдада, который к X в. стал крупнейшим городом в мире. И последователи ислама отныне переключили внимание с колонизации на развитие. Однако стремление завоевать Константинополь не давало им покоя. Теперь о нем говорили с апокалипсической, эсхатологической точки зрения и называли одним из четырех «городов Ада». Он упоминался в исламских песнях и проповедях, появлялся на картинах.
