Николаевская Россия - Астольф де Кюстин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Весь этот избыток предосторожностей кажется мне не слишком утешительным для крепостного, который успеет сто раз умереть под палкой, прежде чем его господина, должным образом предупрежденного, наставленного на путь истинный, заставят дать отчет за все жестокости и издевательства. Правда, и помещик, и губернатор, и судьи могут быть наследующий же день сосланы в Сибирь. Но такая очень редко реализуемая возможность представляется мне скорее способом утешения несчастного народа, чем действительной гарантией против произвола.
В России низшие классы редко обращаются в суд за разрешением своих тяжб. Это инстинктивное нерасположение к суду кажется мне верным признаком несправедливости судей. Немногочисленность судебных процессов может быть следствием двух причин: либо духа справедливости у подданных, либо духа несправедливости у судей. В России почти все тяжбы прекращаются вмешательством администрации, которая советует сторонам закончить дело мировой сделкой, одинаково невыгодной и тягостной для обеих. Поэтому спорящие стороны стараются не прибегать к суду и предпочитают полюбовное соглашение даже в тех случаях, когда оно связано с необходимостью поступиться самыми законными притязаниями, ибо такой исход лучше, чем судебные мытарства. Отсюда видно, как мало имеют русские оснований гордиться редкостью судебных процессов в стране произвола и насилия.
Губернатор пожелал во что бы то ни стало показать мне всю ярмарку, но на этот раз мы ограничились быстрой прогулкой по ней в экипаже. Впрочем, я успел полюбоваться прекрасным видом на всю территорию средоточия русской торговли: панорама, развернувшаяся перед нами с вышки одного из китайских павильонов, была действительно великолепна.
На следующий день гостеприимный начальник губернии заехал за мной в своем экипаже, чтобы показать мне достопримечательности древнего города. Он был со своими слугами, что избавило меня от новых неприятностей с фельдъегерем, притязания которого губернатор находит заслуживающими уважения. Фельдъегеря моего, обладающего к тому же на редкость неприятной наружностью, я положительно не выношу. Меня преследует мысль, что в его лице я имею шпиона-телохранителя, которого побаивается сам всемогущий губернатор. Если этот высший представитель власти не смеет приказать курьеру занять отведенное ему по роду службы место в экипаже, то, спрашивается, чем можно объяснить подобную странность? Мы увидим сейчас, что даже сама смерть не служит залогом покоя в этой несчастной стране, беспрестанно терзаемой прихотями произвола.
Минин, освободитель России, чья память особенно прославляется после нашествия французов, похоронен в Нижнем Новгороде. Его могила находится в соборе среди могил удельных князей. Знамя Минина и Пожарского — реликвия, высоко почитаемая в России, — хранилось в деревне между Ярославлем и Нижним. В тысяча восемьсот двенадцатом году, когда понадобилось подогреть энтузиазм солдат, эту хоругвь послали в армию, причем торжественно обещали ее хранителям, что по миновании надобности она будет возвращена. Однако после победы знамя это вопреки всем обещаниям было помещено в Московский Кремль на хранение, а обманутым крестьянам дали копию чудотворной святыни, причем снисходительно объяснили им, что копия эта в точности соответствует оригиналу. Вот вам недурной образчик честности русского правительства.
Этого мало. К исторической истине в России питают не больше уважения, чем к святости клятвы. Подлинность камня здесь также невозможно установить, как и достоверность устного или письменного слова. При каждом монархе здания переделываются и перестраиваются по прихоти нового властелина. И благодаря дикой мании, величаемой гордым титулом прогресса цивилизации, ни одно сооружение не остается на том месте, где его воздвиг основатель. Буря царских капризов не щадит даже могил. Император Николай, разыгрывающий из себя московского архитектора и перепланировывающий по своему вкусу Кремль, не новичок в этом деле. Нижний уже видел его за работой.
Войдя сегодня утром в собор, я почувствовал волнение от веющей в нем древности. Так как в нем покоится прах Минина, то его, думалось мне, не трогали по крайней мере лет двести. И эта уверенность еще увеличивала мое почтение к старинному зданию. В благоговейном молчании стояли мы перед усыпальницей героя.
— Это, безусловно, одна из самых прекрасных и самых интересных церквей, посещенных мною в вашей стране, — сказал я губернатору.
— Я ее выстроил, — ответил мне Бутурлин.
— Как? Что вы хотите этим сказать? Вы ее, очевидно, реставрировали?
— Ничего подобного. Древняя церковь совсем обветшала, и император признал за благо, вместо того чтобы ремонтировать, отстроить ее заново. Еще года два тому назад она стояла шагов на пятьдесят дальше и, выдаваясь вперед, нарушала правильность распланировки нашего кремля.
— Но прах Минина?! — воскликнул я.
— Его вырыли, так же как и останки князей. Теперь они покоятся в новом месте погребения, которое вы в настоящую минуту обозреваете{123}.
Я воздержался от реплики, дабы не произвести революции в уме верноподданного слуги императора, и молча последовал за ним, продолжая осмотр Нижегородского кремля.
Вот в каком смысле понимают здесь почитание усопших, уважение к памятникам старины и культ изящных искусств. Но император, зная, что все древнее вызывает к себе особое благоговение, желает, чтобы выстроенная вчера церковь почиталась как старинная. Что же он делает? Очень просто: она — древняя, говорит он, и церковь становится древней. Новый собор в Нижнем Новгороде древний, и если вы сомневаетесь в этой истине, значит, вы бунтовщик.
По выходе из кремля губернатор повез меня в лагеря: мания смотров, парадов и маневров имеет в России характер повальной болезни. Губернаторы, подобно государю, проводят жизнь за игрой в солдатики. Любимейшее их занятие командовать военными экзерцициями, и чем больше у них солдат, тем сильнее они гордятся своим сходством в этом отношении с императором. В лагерях под Нижним стоят полки, состоящие из солдатских детей. Шестьсот человек пело молитву, и в надвигающихся сумерках этот хор рабов хватал за душу. А издалека глухо доносились ружейные залпы, своеобразно вторившие религиозным песнопениям.
ГЛАВА XXVII
Язвы, разъедающие империю. — Невольничество. — Кюстин вспоминает анекдоты. — Репетирующий ротмистр. — Плачевный отъезд из Нижнего. — «А почему он болен?» — Город Владимир. — Канцелярские недра. — Опять в Москве. — Встреча государя. — Бородинские торжества.
