Страницы моей жизни - Моисей Кроль

К дому, в котором я жил, подъехала тройка крепких лошадей, запряженных в широкую и глубокую крытую кошеву. Внутри кошевы было настлано много сена, чтобы было мягко сидеть и лежать, а также чтобы не дуло снаружи. Поверх сена было положено одеяло; впереди, под сидением ямщика, было много свободного места для чемоданов и корзин. Большие сундуки привязывались позади саней. Нас было двое пассажиров, и в головах у нас было положено несколько подушек, так что мы могли с одинаковым удобством и сидеть и лежать. Опыт показал, что в лежачем положении можно лучше укрыться и легче переносить холод. Но важнее всего было теплее одеться. Я, например, поверх теплого костюма носил баранью шубу, а поверх шубы еще козью «даху». Когда же мы сели в кошеву, ямщик нас укрыл еще огромной полостью, подбитой мехом.

Ехали мы днем и ночью, останавливаясь лишь на почтовых станциях для перемены лошадей. Пока перепрягали лошадей, мы закусывали и согревались чаем. Трудно было с едой. Так как движение по тракту было очень слабое и пассажиры проезжали очень редко, то на почтовых станциях почти никогда нельзя было найти готовую горячую пищу. Ждать же, пока ее приготовят, было слишком долго. Яйца, молоко и масло еще можно было достать, но нам недоставало мяса и рыбы. Брать запасы вареного мяса и рыбы не имело смысла, так как все это от мороза превращалось в камни, а оттаивать эти продукты надо было очень долго, мы же не хотели терять ни одной лишней минуты. Но сибиряки нашли способ удовлетворительно питаться в дороге: они брали с собою запасы «пельменей». Это ушки, начиненные особым образом приготовленным сырым рубленым мясом. Эти ушки замораживались в сыром виде и они превращались в камешки. Тогда их клали в мешок, и пища была готова. Их стоило положить на 10–15 минут в кипящую воду, чтобы получилось очень питательное, вкусное горячее блюдо. Я взял с собою мешок с пельменями, и таким образом пищевая проблема нами была разрешена наилучшим образом.

Десять суток продолжалось наше путешествие до станции Тайга. Мы не досыпали ночью из-за перепряжек лошадей, зато мы отсыпались днем. Дни стояли ясные, солнечные. Небо было чистое, голубое, воздух необыкновенно прозрачен. Бесконечные леса, тянувшиеся по обе стороны московского тракта, покрытые снегом, точно были погружены в волшебный зимний сон, а снежная, накатанная «обозами» дорога сверкала и переливалась тысячами алмазов. Моментами мне казалось, что мы блуждаем по сказочному царству, из которого нет выхода. Если бы не страшные морозы, от которых мы страдали по ночам, это наше путешествие было бы для меня истинным наслаждением.

Мои родители выехали ко мне навстречу в Бердичев, и наше первое свидание после столь долгой разлуки было настолько волнующим и трогательным, что его очень трудно описать. Я был счастлив увидеть и отца, и мать здоровыми и бодрыми. Они, конечно, забросали меня вопросами, но мне было очень трудно ответить на них сразу после девяти лет оторванности. И сказать по правде, эти вопросы были второстепенной вещью. Гораздо красноречивее говорили об их волнении и их переживаниях лица и глаза моих родителей. Они сияли счастьем. Особенно волновалась моя милая старушка мать. Долгое время она тихо плакала от радости, и крупные слезы катились по ее щекам. И я ее понимал. Когда она в 1889 году со мною прощалась на одесском вокзале, я был болен и без голоса. В душе она, быть может, считала меня потерянным для нее навсегда. А сейчас она увидела перед собою вполне здорового, бодрого сына, который сохранил к ней самую нежную любовь. Такой большой радости сердце любящей матери не может пережить без слез.

В Житомире меня ждали большие сюрпризы. Мы прибыли туда вечером, и в доме у нас я застал несколько десятков человек. Там меня встретили мои сестры со своими детьми, мой старший брат со всей своей семьей. Пришел также посмотреть на меня мой девяностолетний дядя Ной. Долго, очень долго продолжались объятия и поцелуи. Слышны были рыдания и веселый смех молодежи. Меня тесно окружили, и молодежь – ее было много – смотрела на меня восторженными глазами. Я был для нее легендарным героем, вернувшимся благополучно домой после долголетнего, весьма опасного странствования, и она искала на моем лице следы перенесенных мною, по ее представлениям, необыкновенных испытаний – но она их не находила. Перед ними был обыкновенный молодой человек, бодрый, веселый, обветренный сибирскими морозами.

На другой день после моего приезда в Житомир почти все еврейское население его было взбудоражено известием, что Моисей Кроль вернулся из Сибири. Среди тамошних евреев существовал обычай поздравлять друг друга с очень большой радостью присылкой вина – одной, а то и двух бутылок. Мы не были коренными житомирцами, а потому мы были немало удивлены, когда к нам стали приходить мужчины, женщины, дети с приношениями от такого-то или такой-то. Особенно нас поразило то обстоятельство, что имена многих лиц, пославших нам вино, нам были совершенно незнакомы.

Три дня подряд нам доставляли вино, и у нас образовались большие запасы его. Но этим дело не ограничилось. Мои неизвестные друзья, которые так близко принимали к сердцу мою радость возвращения домой, согласно обычаю приходили затем лично поздравлять меня и моих родителей с нашим семейным праздником. Приходили ненадолго, горячо поздравляли, обменивались с нами несколькими фразами и удалялись. Такие визиты, очевидно, считались богоугодным делом.

Один такой визит особенно сильно врезался в мою память. Этим визитом был высокий, могучего сложения еврей. Он вошел в столовую и, подав мне руку, очень громким голосом произнес традиционное еврейское приветствие «мир вам!» Я, конечно, попросил его сесть.

– Ну, как же вы поживаете, равви Мойше? – спросил он меня. – Тяжело вам было в Сибири?

– Спасибо, – ответил я. – Я себя чувствую очень хорошо, а что касается моей жизни, то она, сказать правду, была совсем не так плоха, как это кажется издали.

Гость на меня посмотрел с большим изумлением, но через минуту он уже вел беседу с моими родителями. Судя по его манере говорить, это был совсем простой человек – мясник или извозчик, – но его неподдельная радость по поводу того, что я благополучно вернулся домой, нас всех глубоко трогала. Задержавшись еще несколько минут, он поднялся со стула и стал с нами прощаться.

– Ну, равви Мойше, – обратился он ко мне своим зычным голосом, – не падайте духом – вы еще будете человеком!

И, пожав мне с большим чувством руку, он удалился.

Невольно мы все после его ухода рассмеялись, так странно звучало его пожелание, но мы чувствовали, что его слова ему были продиктованы очень благородным побуждением: он хотел меня ободрить и пробудить во мне веру в себя самого. И это была не его вина, что я, несмотря на долгие годы ссылки в Сибири, все же себя чувствовал «человеком» [13] . Праздничное настроение у нас длилось несколько дней, а затем наша жизнь вошла в свои обычные берега. Я стал внимательно присматриваться к окружающим меня людям и их взаимным отношениям. Житомир всегда был заброшенным провинциальным городом и некоторые черты его отсталости бросались в глаза. Этот свой характер он сохранил, и я в нем почти никаких перемен не нашел. Очень тяжелое впечатление на меня производили настроения и внешний вид житомирских евреев.