Двор. Книга 2 - Аркадий Львов

Марина в темноте засмеялась: ну как, милый, удобно? Лошадник Чеперуха ему жить не дает, народ агитирует в пользу врага, а как про свою семью позаботиться — так Ланда не враг!

— Замолчи! — приказал Андрей Петрович.

— А вот и не замолчу! — крикнула в ответ Марина. — Шая-агитатор несчастный!

С улицы падал свет, длинная тень люстры тянулась вдоль потолка, стеклянные трубочки тихонько позванивали в темноте, было сильное желание трахнуть палкой по этому маскараду, чтобы разлетелся вдребезги. Андрей Петрович повернулся набок, заскрипели стулья, Марина сказала, пусть переходит на кровать, минуту подождала, встала, подошла к мужу и взяла за руку. Он просил отпустить, она сжала еще крепче и сказала, что, если сейчас же не перейдет, сама ляжет на пол и будет лежать до самого утра, пока не проснутся дети. Хорошо, ответил Андрей Петрович, пусть проснутся и увидят своими глазами: они уже не маленькие, разберутся. Марина всплеснула руками: ах, бандеровец, настраивать детей против родной матери!

За ширмой протяжно застонала старуха, как будто от сильной боли, Андрей Петрович встал, аккуратно перебросил шинель через спинку стула, а сам пошел к дивану. Марина, как только легли, обняла руками за шею, на минуту замерла, затем встрепенулась, подняла рубашку до плеч, чтобы живот и грудь были голые, содрала с мужа споднее и зашептала в самое ухо:

— Люби меня! Люби меня! Крепче, еще крепче!

Когда угомонились, Марина велела мужу немного подвинуться, а то чересчур душно, легла посвободнее, руки поверх одеяла, и тихонько засмеялась. Андрей Петрович пожевал губами, сильно пересохло во рту, она опять засмеялась и сказала:

— Чего-то хотела Овсеича представить себе, как они с Орловой это делают. Не могу.

Андрей Петрович ответил, что ему неинтересно, жена обиделась — спи, спи, тебе чего, свое получил, — приткнулась головой к его плечу и почти вмиг заснула. Он приоткрыл форточку, сел на подоконник, в комнату залетали одинокие снежинки, закурил, перед глазами, как будто в театре, действие первое, действие второе, вставал минувший вечер, и от каждой подробности брала досада. Все было не так — и вопросы не те, и ответы не те, и все слова не те, а надо было с ходу, да в лоб: слушай, ты, Дегтярь Овсеич, какое твое собачье дело, чего раздаешь чужие квартиры! Вот тогда бы и посмотрели, кто вперед глядит, а кто — назад.

— Ах, стервец, — выругался вслух Андрей Петрович, — вижу я твое вперед, аж нафталином блестит!

Марина застонала во сне, пошарила рукой слева, где лежал муж, Андрей Петрович прикрыл форточку, опустил ноги в шлепанцы и тихонечко перебрался на диван. Марина опять провела рукой, пальцы, как у лунатика, искали вслепую, нащупали резинку трусов, скользнули по животу внизу, изогнулись, словно захватили грушу, и замерли. Андрей Петрович сладко потянулся, еще раз подумал про Дегтяря, какой стервец, ворвался в чужой дом, набил, наколотил, но в этот раз большой злобы не чувствовал, зарылся лицом в Маринины волосы и заснул.

Иона Овсеич, когда вернулся к себе, еще немного посидел за столом, сделал несколько выписок из сообщения ЦСУ о выполнении плана развития народного хозяйства за тысяча девятьсот пятьдесят второй год, затем, уже в постели, мысленно перебрал весь разговор с Бирюками. Марина сегодня понравилась, чувствуется, что женщина с характером, от своего не отступит, а сам майор, чуть дело поближе коснулось гражданской жизни, оказался еще совсем зеленый. Иона Овсеич выключил свет, в темноте представил себе растерянное злое лицо Андрея Петровича, невольно улыбнулся, затем пришел на ум старый Чеперуха, весь в морщинах и мозолях, настоящий биндюжник с Пересыпи. Настроение немного испортилось, через тридцать пять лет надо с человеком начинать весь разговор сначала, и опять вылез вперед Бирюк со своими колючими, как у того мужичка с ярмарки, глазами. Н-да, зеленый, зеленый, но такой, дай ему только дорогу, полезет и будет переть во все четыре стороны, как танк, тут попробуй его остановить.

В левом боку вдруг кольнуло, видимо, неудачно лег, Иона Овсеич даже вскрикнул, однако тут же прошло, только вспотели немного руки, и появилась неприятная слабость. Под утро кольнуло еще раз, сквозь сон казалось, что откуда-то извне грозит опасность. Иона Овсеич проснулся, минуту-другую сохранялось тревожное состояние, затем рывком сбросил одеяло, завязал покрепче тесемки кальсон, а то за целый день разбалтываются, заставил себя сделать небольшую зарядку, растер мокрым полотенцем шею, грудь, руки до самых локтей, включил электроплитку и поставил чайник, чтобы зря не терялось время, пока будет одеваться. Когда застегивал манжеты, оторвалась пуговичка, первое желание было просто подвернуть рукав, как-нибудь продержится день, а там можно поручить Орловой, но мелькнула неприятная мысль, что с таких вот пустяков и начинается иждивенчество, взял иголку, катушку ниток и пришил как полагается.

Чайник закипел, Иона Овсеич насыпал заварки прямо в чашку, надо было на свежую голову еще раз просмотреть сообщение ЦСУ, и стал прихлебывать, держа в правой руке карандаш. Конечно, вчера вечером кое-что существенное упустил: железнодорожные и морские перевозки, которые возросли сравнительно с пятьдесят первым годом на девять процентов, отметил, зато автомобильные, которые возросли на пятнадцать процентов, прошли мимо внимания. Точно такая же картина и с речным флотом, который перевез на двенадцать процентов больше. Иона Овсеич покачал головой, вот так можно не увидеть самого главного, обвел красным карандашом данные по росту реальных доходов рабочих, семь процентов за год, и крестьян, восемь процентов, при общем увеличении национального дохода на одиннадцать процентов, и сбоку сделал для себя пометку: показать на примере города, на примере фабрики, на примере двора. До работы Иона Овсеич заглянул к Орловой, она как раз завтракала, видимо, сидела без халата, поясок завязывала на ходу, постель была еще не убрана, он сделал замечание — хорошо, зашел Дегтярь, а если бы кто-нибудь другой! — и велел в срочном порядке подготовить объявление, что завтра состоится общее собрание жильцов. Одновременно надо будет обойти все квартиры и поставить в известность каждого под личную ответственность, для этой цели можно привлечь Марину Бирюк, Катерину Чеперуху, Дину Варгафтик. И еще: надо подготовить три-четыре выступления из числа женщин, как за истекший год заметно поднялся уровень жизни на конкретном примере своей семьи. Ляля только успела открыть рот, хотела спросить, кто же будет готовить, но Иона Овсеич предвидел заранее и опередил: готовить будет Идалия Орлова.

— Ой! — вскрикнула Ляля.

— Не ойкай, — сказал Иона Овсеич, — а берись за дело: у тебя впереди еще целых два дня.

Ляля всплеснула руками: два дня — это почти ничего! А Катерина, после того, что забрали комнату Граника, вообще не захочет.

— Не волнуйся, — ответил Иона Овсеич, — захочет.

Больше времени на разговоры не оставалось, гость уже взялся за пальто. Ляля в одну секунду приготовила для него бутерброд с крестьянской колбасой, вкусно пахло чесноком, завернула в газету и пыталась засунуть в карман, но получилась небольшая осечка: Иона Овсеич заявил, что разговаривать с рабочими и инженерами, когда от тебя самого разит чесноком, — это неуважение к людям.

— Ой, — испугалась Ляля и прикрыла рот ладонью, — наверно, от меня тоже пахнет!

Иона Овсеич уже начал сердиться, что его задерживают по глупым пустякам. Ляля еще сильнее прижала ладонь к губам, подозрительно заблестели глаза, он укоризненно посмотрел и сказал: ладно, пусть развернет бутерброд, чтобы не задохнулся, а он вечером придет и выпьет со стаканом горячего чая.

На фабрике день сложился удачно по всем линиям: даже заготовщики, которые обычно причиняли больше всего хлопот, вытянули сегодня на сто пять процентов. Предвыборная атмосфера царила повсюду, и праздничное настроение отражалось на лицах людей, как будто с самого утра светило майское солнце, хотя в действительности сеял серый снежок вперемежку с дождиком, а во дворе и коридорах противно хлюпало и чавкало под ногами. У конвейера молоденькая девушка, с виду лет семнадцати-восемнадцати, мурлыкала себе под нос песенку из кинофильма — мне декабрь кажется маем, и в снегу я вижу цветы. Иона Овсеич незаметно подошел сзади, обнял за плечи, от неожиданности она вздрогнула, зарумянилась, и громко сказал, обращаясь к цеху:

— Товарищи, поздравим нашу Веру Богачук с первыми в ее жизни выборами!

Люди вокруг захлопали, Иона Овсеич протянул Вере Богачук руку, она растерялась еще больше, пришлось самому взять ее за руку, женщины со всех сторон смеялись и кричали: вот и жених нашелся — к венцу их, к венцу!

В помещении агитпункта кабины для тайного голосования были уже полностью оборудованы, Иона Овсеич проверил каждую в отдельности, достаточно ли обе половины занавеса перекрывают друг друга, чтобы избиратель, когда берет в руки бюллетени и карандаш, был уверен, что никто не видит и не наблюдает за ним, попросил показать урну для больных, которые будут голосовать на дому, велел обтянуть ее красной материей, праздник для всех праздник, осмотрел стулья и столы для избирательной комиссии, на всякий случай приготовили полдюжины запасных, приказал закрыть помещение, до двадцать второго ни один посторонний сюда не должен заходить, и наказал фабкому обеспечить, чтобы в субботу вечером еще раз хорошенько помыли полы.