Ночной администратор - Джон Ле Карре

И Роупер собственной персоной, собравший этот призрачный легион на пир и возвышающийся над ним подобно многоликому гению – то командир, то импресарио, то скептик, то сказочный крестный.

– Му-уджи? – повторяет Роупер сквозь смех, подхватывая что-то сказанное Лэнгборном об успехе американских «стингеров» в Афганистане. – Моджахеды? Храбрые, как львы, бешеные, как мартовские зайцы! – когда Роупер говорит о войне, его голос ровен и спокоен и даже появляются местоимения. – Они выпрыгивают из-под земли прямо перед советскими танками, лупят по ним из своих карабинов десятилетней давности, а их пули отскакивают от брони, как горох от стенки. Все равно что с пневматической винтовкой против лазеров воевать. Американцы только посмотрели на них и сказали: муджам нужны «стингеры». И Вашингтон подкидывает им «стингеры». А муджи сходят с ума от радости. Подбивают советские танки и советские вертолеты. И что теперь? А я скажу вам что! Совки убрались, больше совков нет, а у муджей есть «стингеры». И они хотят ими пользоваться. Теперь все остальные тоже хотят «стингеры», потому что они есть у муджей. Когда у нас были луки и стрелы, мы были обезьянами с луками и стрелами. Теперь же мы обезьяны с многочисленными боеголовками. Знаешь, почему Буш пошел воевать против Саддама?

Роупер спрашивает своего друга Мэнни, но отвечает американский ветеран.

– Господи, конечно же ради нефти.

Ответ не удовлетворяет Роупера. Пробует угадать француз:

– Ради денег. Ради кувейтского золота.

– Ради опыта, – смеется Роупер. – Буш хотел набраться опыта. – И показывая пальцем на русских спецназовцев: – В Афганистане, малыши, у вас было восемьдесят тысяч офицеров, понюхавших пороху, закаленных в современной маневренной войне. Летчики, бомбившие настоящие мишени. Войска, побывавшие под настоящим огнем. А что у Буша? Старики-генералы из Вьетнама и мальчики-герои из триумфальной кампании против Гренады, три человека и козел. Вот Буш и пошел на войну. Поразмял коленки. Попробовал своих парнишек против игрушек, которые он отдал Саддаму в те дни, когда иранцы себя плохо вели. И избиратели в восторге. Верно, Сэнди?

– Верно, шеф.

– Правительства? Хуже, чем мы. Они обделывают делишки, а расплачиваться нам. Видел это много раз. – Он замолкает, вероятно, подумав, что пора дать поговорить и другим. Но никто не принимает эстафету.

– Шеф, расскажи им про Уганду! Ты в Уганде был шишкой. Никто до тебя пальцем не мог дотронуться. Сам Иди Амин ел из твоей ладошки, – кричит Фриски, сидящий на другом конце стола со старыми друзьями.

Роупер колеблется, как музыкант, сомневающийся, сыграть ли на бис, потом решает сделать одолжение.

– Ну Иди, несомненно, был дикий мальчик. Но любил твердую руку. Все, кроме меня, сбивали Иди с пути, подкидывали ему все, что он хотел, и сверх того. А я нет. Я подбираю обувь по ноге. Иди стал бы бить фазанов ядерными хлопушками, если бы мог. Ты тоже там был, Макферсон.

– У Иди головы летели с плеч, шеф, – говорит немногословный Скотт, сидящий рядом с Фриски. – Мы бы без вас все пропали.

– Загадочное местечко Уганда, правда, Сэнди?

– Единственное, где я видел парня, спокойно жевавшего бутерброд под виселицей, на которой болтался повешенный, – отвечает лорд Лэнгборн к общему веселью.

Роупер изображает африканский акцент:

– «Посьли, Дикки, давай смотрец рузья как твои работают». Не пошел. Отказался. «Нет, мистер президент, большое спасибо. Делайте со мной все что хотите. Только учтите, хорошие люди вроде меня большая редкость». Если б я был одним из его парней, он пустил бы меня в расход на месте. Глаза полезли на лоб. Кричит на меня. «Ты должен пойти со мной», – говорит. «Нет, не должен, – говорю. – Если бы я вместо „игрушек“ продавал тебе сигареты, то ты бы не тащил меня в больницу смотреть на парней, умирающих от рака легких, правда?» Смеялся Иди так, будто плотину прорвало. Только я никогда не верил его смеху. Смех – это ложь. Уклонение от истины. Никогда не верю тем, кто много шутит. Смеюсь, но не верю. Вот Микки все шутил. Помнишь Микки, Сэндс?

– О, слишком даже хорошо, благодарствую, – тянет Лэнгборн, чем опять вызывает всеобщее веселье: эти английские лорды, их надо только расшевелить!

Роупер ждет, когда смех стихнет.

– Помнишь его военные шуточки, над которыми все хохотали до колик? Наемники в ожерельях из человеческих ушей и прочее?

– Но не очень-то это ему помогло, правда? – говорит лорд, опять приводя своих почитателей в восторг.

Роупер вновь поворачивается к полковнику Эммануэлю.

– Я говорил ему: «Микки, ты играешь с огнем». Последний раз видел его в Дамаске. Сирийцы слишком его любили. Думали, он шаман, достанет им все что надо, и, если они захотят снять с неба луну, Микки притащит им необходимую пушку. Они дали ему роскошную квартиру в центре, завесили ее бархатными занавесками, чтоб нигде дневной свет не проникал, помнишь, Сэнди?

– Выглядела как притончик марокканских педиков, – говорит Сэнди, и вся компания чуть не падает под стол от смеха. Роупер опять ждет тишины.

– Входишь в эту контору с солнечной улицы – и ты ослеп. В передней всегда шесть – восемь тяжеловесов. Погрознее, чем некоторые из этих парней, – он описал рукой круг, – если можете поверить.

Эммануэль от души смеется. Лэнгборн, разыгрывающий перед ними фата, поднимает бровь. Роупер продолжает:

– И Микки за своим столом. Три телефона, он диктует глупенькой секретарше. «Микки, не дури, – предупреждал я его. – Сегодня ты почетный гость. Не потрафь им, и ты мертвый почетный гость». Золотое правило в те дни: никогда не заводи контору. Как только у тебя появляется контора, ты становишься мишенью. Они прослушивают твой телефон, читают твои бумаги, выворачивают тебя наизнанку, а если разлюбили тебя, то уж знают, где найти. Все время, пока мы работали на рынках, у нас не было конторы. Жили в дешевых отелях, помнишь, Сэндс? Прага, Бейрут, Триполи, Гавана, Сайгон, Тайбей, проклятый Могадишу. Помнишь, Уолли?

– Конечно, помню, шеф.

– Единственный раз я прочитал книжку, когда меня загнали в одно из этих мест. Не люблю сидеть сложа руки. Десять минут за книжкой, и мне надо вставать и действовать. Но там, убивая время в вонючих городах, в ожидании сделки, больше нечего делать, кроме как заниматься самообразованием. На днях кто-то спрашивал меня, как я заработал свой первый миллион. Ты был там, Сэндс. Ты знаешь, кого я имею в виду. «Сидя на своей жопе в Дыровилле, – ответил я. – Тебе платят не за сделку. Тебе платят за то, что тратишь время».

– Так что случилось с Микки? – спрашивает Джонатан.

Роупер поднимает глаза к потолку, как бы говоря «он там, наверху».

Давать объяснения предоставляется Лэнгборну.

– Я никогда не видел такого трупа, – говорит он, сопровождая свои слова многозначительным взглядом. – Они, должно быть, работали над ним несколько дней. Правда, он играл не в одни ворота. Чересчур уж привязался к некоей молодой леди в Тель-Авиве. Можно, конечно, сказать, что он получил по заслугам. Но я все же думаю, что они чуть-чуть переборщили.

Роупер, потягиваясь, встает.

– Все это охота на оленя, – объявляет он с довольным видом. – Ты плутаешь и теряешь силы. Терпение истощается, ты путаешься, спешишь. И однажды наконец видишь то, что ищешь. И если тебе чертовски везет, попадаешь в цель. Это может быть нужное место, нужная женщина, нужная компания. Другие врут, мечутся, надувают, играют в доходы-расходы, пресмыкаются. Мы делаем. К черту! Спокойной ночи честной компании. Спасибо, повар. Где повар? Пошел спать. Мудро.

– Рассказать тебе что-то действительно смешное, Томми? – спросил Тэбби, когда они улеглись спать. – Кое-что, что тебе правда понравится?

– Валяй, – добродушно сказал Джонатан.

– Ну ты знаешь, у янки есть на Ховардской воздушной базе возле Панама-Сити специальные самолеты, «АВАКСы», чтобы ловить наркопарней? Они поднимаются очень, очень высоко и наблюдают за всеми маленькими самолетиками, кружащими вокруг плантаций коки в Колумбии. Так что делают хитрые колумбийцы? У них всегда есть парнишка, который пьет кофе в кафе напротив аэродрома. И каждый раз, когда «АВАКС» поднимается, этот парнишка звонит в Колумбию и предупреждает своих ребят. Это мне нравится.

Они приземлились в другой части джунглей, и аэродромная бригада подогнала вертолет к деревьям, где под зеленой сеткой уже укрылась пара старых пассажирских самолетов. Взлетно-посадочная полоса тянулась вдоль реки и была так узка, что Джонатан уже представлял себе, как они плюхнутся в быстрину, но шоссейная дорожка оказалась достаточно длинной даже для реактивного самолета. Они пересели в бронетранспортер. Проехали пропускной пункт и надпись «Взрывные работы» по-английски, хотя непонятно, кто мог здесь ее прочесть и понять. В рассветных лучах каждый лист переливался бриллиантом. Они миновали мостик минеров, проехали между валунами высотой шесть футов и оказались в естественном амфитеатре, наполненном отголосками звуков джунглей и шумом падающей воды. Изгиб холма напоминал трибуну. Отсюда открывался вид на покрытую низкорослой растительностью котловину с редкими островками деревьев и извилистой речкой. Дно котловины было застроено бутафорскими блочными домами, рядом с которыми красовались будто бы новенькие машины: желтая «альфа», зеленый «мерседес», белый «кадиллак». На плоских крышах развевались флаги, и, когда ветер распрямил их, Джонатан увидел, что это флаги наций, формально выступающих против кокаиновых промыслов: американские звезды и полосы, британский флаг, черно-красно-золотой германский и – как это ни странно – белый крест Швейцарии. Другие флаги, очевидно, были придуманы специально для данного случая: на одном надпись – «DELTA», на другом – «Управление по экономическим вопросам», на третьем – «Штаб-квартира армии США».