Дьявольская альтернатива - Фредерик Форсайт

– Сколько времени ему нужно?

– Как можно дольше, – сказал канцлер. – Кажется, у него есть какой-то план по решению этой проблемы – некий третий вариант. Но что это за план, что это за вариант – знает только он, да еще несколько людей, которым он, по всей видимости, доверяет эту тайну, – добавил он с некоторой горечью. – Мы, правда, в эту категорию пока не попадаем.

– Ну что ж, лично я думаю, что в данном случае они чересчур испытывают нашу дружбу, – заметил министр иностранных дел, – но полагаю, нам следует дать им какую-то отсрочку, хотя и дав ясно понять, по крайней мере, по неофициальным каналам, что это делается по их просьбе, а не по нашей инициативе.

– Может быть, у него возникла мысль взять «Фрею» штурмом, – высказал предположение министр обороны.

– Наши специалисты считают, что это будет исключительно рискованным делом, – ответил министр внутренних дел. – Последние две мили придется приближаться под водой – это как минимум, – затем взбираться по отвесной, гладкой стальной стене на палубу, надо будет пробраться в надпалубную постройку так, чтобы не заметил часовой на трубе, а кроме того, найти именно ту каюту, в которой укрылся командир группы террористов. Если, как мы подозреваем, у этого человека в руках находится прибор дистанционного управления зарядами, его надо застрелить раньше, чем он успеет нажать на кнопку.

– В любом случае, слишком поздно проводить такую операцию сейчас – близко рассвет, – сказал министр обороны. – Ее надо проводить в полной темноте, то есть самое раннее в десять часов вечера – а до них еще двадцать один час.

В без четверти три германский кабинет наконец пришел к согласию относительно удовлетворения просьбы президента Мэтьюза: отложить на неопределенное время освобождение Мишкина и Лазарева, оставив за собой право пересмотреть это решение в том случае, если в Западной Европе сложится общее мнение относительно невозможности дальнейшего удержания известной парочки в тюрьме.

Одновременно правительственного пресс-секретаря конфиденциально попросили проинформировать пару-тройку из наиболее надежных журналистов, что перемена линии в Бонне объясняется исключительно сильнейшим нажимом со стороны Вашингтона.

В Европе было 4 часа утра, а в Вашингтоне – 11 часов вечера, когда известие из Бонна поступило к президенту Мэтьюзу. Он, чувствуя небывалое облегчение, сердечно поблагодарил канцлера Буша, и тут же спросил Дэвида Лоуренса:

– Есть какие-нибудь новости из Иерусалима?

– Никаких, – ответил Лоуренс. – Знаю только, что нашему послу дали возможность лично встретиться с Беньямином Голеном.

Когда израильского премьера побеспокоили во второй раз в ночь священной субботы, его негодованию не было предела. Он принял американского посла в домашнем халате и вел беседу ледяным тоном. В Европе было три часа ночи, а в Иерусалиме – 5 часов утра, и первые слабые солнечные лучи, возвещавшие о субботнем утре, осветили холмы Иудеи.

Он выслушал просьбу президента Мэтьюза, переданную послом, не дрогнув и мускулом. В глубине души он больше всего боялся того, что будет раскрыто происхождение террористов, захвативших «Фрею». Со времен его молодости, когда он сражался на той же самой земле, где он стоял теперь, не предпринималось никаких террористических акций по вызволению евреев из тюремной камеры. Тогда им приходилось освобождать приговоренных еврейских партизан из английской тюрьмы в Акре, и он сам принимал в этом участие. Однако прошло целых тридцать пять лет, и ориентиры изменились: теперь уже Израиль отвергал терроризм – захват заложников, шантаж правительств. И тем не менее…

И тем не менее сотни тысяч его соплеменников втайне симпатизировали двум юношам, которые пытались скрыться от террора КГБ и воспользовались для этого единственным возможным для них способом. Избиратели не станут восхвалять их, как героев, но не будут и пригвождать к позорному столбу, как убийц. Что касается одетых в маски людей на борту «Фреи», то существовала вероятность того, что они также были евреями, а возможно, – избави Бог, – израильтянами. Вечером он надеялся, что все дело закончится к утру в священную субботу: берлинские узники будут в Израиле, террористов, захвативших «Фрею», возьмут в плен или уничтожат. Будет, конечно, определенная шумиха, но в конце концов она бы улеглась.

А теперь ему сообщали, – что никакого освобождения не будет. Уже это известие едва ли способствовало выполнению просьбы американцев, которая и так-то была совершенно невыполнимой. Когда он выслушал посла, то отрицательно покачал головой.

– Пожалуйста, передайте моему доброму другу Уильяму Мэтьюзу мое искреннее желание, чтобы это ужасное происшествие закончилось без дальнейших человеческих жертв, – сказал он. – Но в отношении Мишкина и Лазарева моя позиция такова: если от имени народа и правительства Израиля и по настоятельной просьбе Западной Германии я даю публично обещание не заключать их в тюрьму и не возвращать в Берлин, – значит, я обязан выполнить это обещание. Сожалею, но я не могу поступить так, как вы просите, и возвратить их в тюрьму в Германию, как только «Фрея» будет освобождена.

Ему не требовалось объяснять то, что американский посол и так прекрасно понимал: не говоря уже о национальной гордости, даже такой предлог, что обещания, вырванные под принуждением, можно не выполнять, в данном случае не сработает. Стоит только представить взрыв возмущения со стороны национально-религиозной партии, экстремистов из Гуш Эмуним, ребят из Лиги защиты евреев и 100 000 израильских избирателей, которые прибыли за прошедшее десятилетие из СССР, – и сразу станет ясно, что одно это не дало бы возможности любому израильскому премьеру нарушить данное на весь мир обещание не преследовать угонщиков.

– Что ж, попытаться стоило, – промолвил президент Мэтьюз, когда час спустя в Вашингтон пришла телеграмма.

– Теперь одним возможным третьим вариантом стало меньше, – бросил Дэвид Лоуренс, – даже если бы Максим Рудин согласился с ним, хотя я лично и сомневаюсь.

Оставался всего час до полуночи, но в пяти правительственных учреждениях, разбросанных по всей столице, горел свет, также как в Овальном кабинете и множестве других помещений в Белом доме, где мужчины и женщины ждали возле телефонов и телетайпов последние новости из Европы. Четверо мужчин уселись поудобнее в Овальном кабинете, приготовившись ждать реакции людей, захвативших «Фрею».

По мнению докторов, в три часа утра человеческий организм чувствует себя хуже всего, это – час наивысшей усталости, замедленной реакции и мрачной подавленности. Этот же час отметил прохождение полного солнечного и лунного циклов для двух людей, которые сидели напротив друг друга в капитанской каюте «Фреи». Оба не спали и эту, и предыдущую ночь, оба провели без отдыха уже сорок четыре часа, оба были основательно вымотаны, и у обоих глаза налились кровью.

Тор Ларсен, оказавшийся в эпицентре бурной международной активности правительств и комитетов, посольств, заседаний, консультаций всякого толка, которые не позволяли тушить в кабинетах на трех континентах – от Иерусалима до Вашингтона, – свет, вел теперь свою собственную игру. Он противопоставил свою способность бодрствовать воле фанатика, сидевшего напротив, зная, что ставкой в случае проигрыша будет его корабль и команда.

Ларсен знал, что человек, который называл себя Свободой, – значительно более молодой и поглощенный горевшим внутри него внутренним огнем, нервы которого были натянуты до предела комбинацией действия черного кофе и напряжением игры, которую он вел против всего мира, – вполне мог приказать связать норвежского капитана на время своего отдыха. Поэтому бородатый моряк сидел под дулом пистолета и играл на гордости своего пленителя, надеясь, что тот примет его вызов и откажется признать себя побежденным в борьбе со сном.

Именно Ларсен предложил приготовление бесконечных чашек сильнейшего черного кофе – напитка, который до этого он потреблял исключительно с сахаром и молоком всего два-три раза в день. Именно он вел бесконечные разговоры – и днем, и ночью – провоцируя украинца возможностью неудачи, и тут же подавая назад, когда противник казался слишком раздраженным. Проплавав долгие годы капитаном дальнего плавания, он приобрел огромный опыт по подавлению сна, когда так и тянет зевнуть – но он только скрипел зубами и оставался начеку долгими ночными вахтами, когда его матросы невольно дремали.

Итак, он вел свою собственную одиночную игру – игру без оружия и боеприпасов, без телетайпов и камер ночного видения, без поддержки и в совершенном одиночестве. Все совершенные технологии, которые японцы использовали при строительстве корабля, значили для него теперь не больше кучки ржавых гвоздей. Если он перегнет палку и слишком сильно рассердит сидевшего напротив человека, тот может потерять над собой контроль и выстрелить в него. Или если действовать ему на нервы слишком часто, он возьмет да прикажет казнить еще одного моряка. Он может оставить вместо себя другого, более свежего террориста, если почувствует себя уж слишком плохо: пойдет спать, и все, что Ларсен пытался проделать, будет напрасно. Так размышлял Ларсен, и еще он думал о том, что на рассвете Мишкин и Лазарев будут освобождены.