Кровавые следы. Боевой дневник пехотинца во Вьетнаме. - Кристофер Роннау

Один мужчина средних лет внезапно спрыгнул с повозки после того, как мы её остановили. Я резко включил заднюю на несколько шагов, прислушиваясь к его неразборчивой болтовне. Страх и тревога на моём лице ничуть его не озадачили и не остановили, так что я направил свою винтовку ему в голову. Он остановился и перестал болтать, видимо, понимая, что я на нервах и могу прострелить ему лицо. Тайнс обыскал груз бамбуковых шестов и не нашёл ни оружия, ни Бугимена. Мы позволили ему проехать. Я чувствовал, что вспотел. Позади часовой АРВН с апельсиновой газировкой снова хохотал надо мной.

Вместо того, чтобы идти прямо по дороге в деревню, мы двигались под углом к левому краю. Мы сильно рассредоточились и набрали дистанцию, затем пересекли небольшой ручей по узкой деревянной доске менее фута[247] шириной. Доска висела футах в десяти[248] над водой. Если деревенские ребятишки могли переходить по ней, не падая, то это могли и мы.

В нескольких футах от места перехода медленно вращалось деревянное водяное колесо, орошающее прелестный огуречный садик. Вся сцена казалась странно идиллической с учётом обстоятельств. Как нелепо это ни выглядело, но мы приближались к первой линии домов, одним глазом высматривая снайпера, которого собирались уничтожить, а другим глазом глядя на огурцы фермера Нгуена, на которые мы не хотели наступить. Все сельские жители скрылись по своим домам. Большая их часть не имела дверей, просто висели истрепанные тряпки, чтобы задерживать постоянный поток пыли и насекомых.

Пока мы двигались вдоль домов, маленький мальчик, одетый лишь в бирюзовую футболку, выглянул из двери, и его тут же втянула внутрь рука взрослого. Тихое, на вид безлюдное поселение, без единого человека на улице, представляло собой зловещую картину. Я чувствовал себя Гари Купером, идущим по главной улице в фильме «Ровно в полдень» [249]. Было слишком тихо. Всё это место было неприятностью, которая ждала своего часа, и мы все это знали. Селяне прятались по домам не просто так. Они все знали, что снайпер не сбежал, когда мы входили в деревню и начали проверять удостоверения возле канавы. Он всё ещё был здесь, прячась, ожидая момента, чтобы сделать свой ход против нас.

ХЛОП! ХЛОП! ХЛОП! С большим мужеством и бравадой, чем мы могли ожидать, снайпер встал из-за невысокой земляной насыпи, которая отделяла огороды от домов, где стояли мы. Он выпустил по 3-ему отделению с полдюжины пуль одну за другой подряд с очень близкого расстояния, примерно с пятнадцати метров. Оружием ему служил карабин М-1. Тот факт, что никого из наших не задело, был необъясним. Все пули ударили в землю вокруг нас, подняв маленькие фонтанчики земли, отчего все солдаты отделения упали и перекатились. Чуть дальше в нашей колонне несколько джи-ай из 4-го взвода выполнили «кругом и огонь» вместо «упасть и перекатиться». Очередь попала кандидату в ассасины в левую часть лица и оторвала ему правую часть головы. Эпизод был окончен. Всё закончилось в отрезок времени, за который сердце гука успело сократиться в последний раз.

Фэйрмен расставил большинство из нас на сторожевые позиции вокруг деревни, чтобы охранять её, а затем отправил оставшихся солдат обыскивать хижины. Мне он назначил место прямо возле усопшего. Я уверен, что он сделал это специально. Вскоре нарисовались крестьяне поглазеть на меня, на мёртвого парня и на всю гадость на земле между нами. Мы видели их и знали, что больше стрелков в деревне в тот день не осталось. Эти люди не были дураками. Если они показывались на публике, мы знали, что опасность на тот день миновала.

Небольшая кучка латунных гильз лежала рядом с телом. Я некоторое время играл с ними и перекатывал их в руке, стараясь не смотреть прямо на своего компаньона, пока я к нему в некоторой степени не привык и не смог его разглядеть. Гадость на земле была частью мозга бедняги. Он лежал на левом боку. Дыра в его черепе была такой большой, что мухи могли при желании залетать в неё и кружить внутри его головы, не приземляясь.

Когда я спросил, сожалеет ли он о том, что стрелял по нам, он не ответил. Он не отвечал ни на один из моих вопросов и замечаний. Вокруг не было тени. Было очень жарко. Было очень скучно. Часа через полтора пришёл приказ оставить деревню и отходить. Перед уходом я попрощался с мертвецом. Я полагал, что тело вскоре надоест местным жителям, и они его похоронят. На самый крайний случай они оттащат его от своего огорода и бросят на безопасном для нюха удалении.

Наряду с определёнными группами Вьетконга, состоящими из превосходных бойцов, заслуживающих уважения и прозвища «сэр Чарльз» там были и независимые, неорганизованные одиночки наподобие этого парня. Он был полоумным дурнем. Один человек с карабином не должен стрелять по колонне из сорока вооружённых до зубов солдат. Он заслуживал смерти.

Волшебным образом объявились грузовики, чтобы забрать нас. Мы как раз достигли предместий Фу Лой, когда Ирвинг, державший трофейный карабин, случайно нажал на спуск и выстрелил в небо. Очевидно, он не позаботился разрядить оружие или хотя бы поставить его на предохранитель. Не глупость ли это? Только по милости Божьей никто серьёзно не пострадал. От выстрела все дёрнулись, или пригнулись, чтобы укрыться, а затем, поняв, в чём дело, набросились на Ирвинга с проклятиями и ругательствами. У Фэйрмена на висках вздулись вены. Он так взбесился, что, казалось, он либо треснет Ирвингу, либо у него лопнет аневризма.

Нас отвезли обратно в зону Рино, и мы уже не попали в дешёвые бары Фу Лой. Пока мы там ждали, на периметре прогремела россыпь выстрелов из ручного оружия метрах в ста двадцати от нас. Группа АРВН на нашей стороне забора стреляла куда-то за забор. С такого расстояния мы не вполне ясно видели, что там происходит, так что мы поспешили надеть каски и засели за стенами из мешков с песком. Мы находились достаточно близко, чтобы нас могло задеть, если кто-то обстреливал базу. Около двух десятков парней вели огонь с нашей стороны забора. Минут через пять или шесть перестрелка закончилась. Это случай стал ещё одним в ряду необъяснимых событий во Вьетнаме, которые нас занимали, но которым мы так и не получили объяснения.

В ту ночь мы спали в зоне Рино. Каждый час выставлялся всего один караульный на целый взвод. Моё имя не прозвучало, так что мне предстояло спать всю ночь. Это была исключительная роскошь, когда мы не стояли в Лай Кхе. В тот день происходили волнующие события, и я некоторое время писал в свой дневник, когда взошла луна. В ту ночь я решил называть свой опус «Журналом апельсиновой газировки», потому что меня до предела разозлил тот АРВНовец, который пил газировку и смеялся надо мной за то, что я делаю его работу.